Гадалка присела на край лавки. Прикрыв глаза, тяжело вздохнула. Не о такой работе грезила, «греясь» на тюремных нарах. Условия жизни ничем не лучше. Чем дольше она вглядывалась в домик животноводов, тем сильнее внутри неё назревал протест. Перед ней открывалась длинная закопчённая веранда с пятью стойками под сосновой перекладиной, протянувшаяся вдоль всего домика. В углу стоит печка с чугунной тахтой, дымоходом из жестяных труб, коленом, выведенным наружу. Посредине веранды стоит стол с въевшейся годами маслянистой грязью, сколоченный из неотёсанных досок. Две лавки из длинных досок на деревянных ножках приставлены к столу. На веранду настежь приоткрыты одностворчатые двери, грубо сколоченные из сосновых досок, выходящие из пяти каморок.

Пол на веранде устлан широкими сосновыми досками, с щелями шириной в палец. Из каморок на веранду глядят пыльные невзрачные окна. Нигде не видно следов покраски.

На веранде царит антисанитария, полная запущенность, бесхозяйственность. С потолка, со стен свисают увесистые чёрные паутины, покрытые въевшейся многолетней копотью и пылью. На закопчённой верёвке, протянутой между стойками, сушится бельё. В узелках, свисающих местами с кольев, хранится рухлядь. На полу стоят пятидесятилитровые бидоны для молока, вёдра. В дальнем углу тарахтит маслобойная машина, которая работает от генератора. Вокруг неё громоздятся закопчённые казаны, лейки, огромные дуршлаги, посуда и всякая другая утварь…

Жизнь сера, и люди, живущие в этом домике, тоже серы. Они тоже бесхозны.

Гадалка прошлась по коридору, поочерёдно заглядывая в открытые двери, не обращая внимания на недовольных жильцов. Вся мебель в каморках состояла из двух узких односпальных сетчатых кроватей, грязных бесцветных тумбочек, стола, стоящего между двух невзрачных окон, с табуретками, вешалки с давно нестиранной одеждой.

Только в одной, средней каморке, где живут мать с дочерью, на стене, рядом с вешалкой, висит небольшое круглое зеркало. Здесь как-то прибрано.

Бригадир повёл Гадалку к последней двери. Не успела она заглянуть в каморку, как изнутри раздалась её брань. Бригадир, багровея лицом, стоял в проёме двери. Мычал, как-то неуверенно защищался. Но каждый раз, когда в перепалку пытался вставить какое-то слово, женщина грубо обрывала его:

– Что за сучью игру, бригадир, ты затеял со мной? Куда меня привёл? В этот рассадник клопов?! – Уперев кулаки в бока, пошла на бригадира. – Какие басни мне сочинял? «Будешь жить в особняке, стоящем посредине альпийских лугов, откуда открывается вид на весь Кавказ!.. Со своих окон будешь смотреть, как курсируют корабли по Каспийскому морю, как загораются огни городов! Дагестанские Огни, Дербент! – злилась, подражая голосу Аслана. – Будешь любоваться, как мчатся поезда с севера на юг, с юга на север»! Ты, дядя, случаем, не баснописец?

Пальцем провела по закопчённой стене. С потолка сорвала паутину, толстую, как икру, меченную лягушками. Повесила ему на плечо.

– И что же я вижу в твоём загадочном мире? Конуру с пятью провонявшими козлиной мочой сучками и кастрированным козлом с бурдючным животом?!

Доярки, привлечённые перебранкой между Гадалкой и бригадиром, хлопая дверьми, стали собираться на представление. Подтянулись и пастух с мужиками.

Гадалка поносила бригадира самыми последними бранными словами:

– Умудрился же, кобель кастрированный, меня, фраера, заманить в этот курятник! У тебя, случаем, с башкой не всё в порядке? В этом птичнике даже эти куры дохнут со скуки! Завтра же отправлюсь обратно. Хоть бы не клялся предо мной всеми богами!.. Если обещал мне выделить отдельную хату с двумя комнатами, кровь из носа – выделяй! А это что за конура?.. Ни стола, ни стульев… Пол грязный, воняет псиной. Печь не отремонтирована… Рамы на окнах слетают с петель… Не кровать, а носилки для покойников!.. – не переставая браниться, Гадалка с веранды к каморке один за другим перетаскивала свои узлы.

Бывшая заключённая унижала бригадира перед подчинёнными. Давно они с такой зубастой сучкой не сталкивались. Скандалистка Ашаханум со своим длинным языком выглядит перед ней дохлой ученицей.

Тут не стерпел Аслан:

– Говоришь, не хочешь жить в этом рассаднике клопов? Может тебе, ханум, предоставить мраморный дворец со слугами и дворецким? – Из-под обкуренных седых усов злобно выглянули два огромных коричневых верхних зуба. – Не стерпит она! Ещё как стерпишь, глупая баба! Здесь, с этими курицами, станешь не только жить, но и нести яйца!.. Нужно будет, – для вескости перед всеми повысил голос, – и закудахчешь, как курица!

– Аслан! – металлом заскрежетал женский голос. – Ты, деревенщина, меня своими припадочными речами не возьмёшь! Не фраер – кишка тонка! Может, у тебя с памятью не в порядке? Забыл, кто я и где время коротала? – В её руках засверкало лезвие небольшого пера. – Себя возомнил, – по-блатному поиграла веерами пальцев, между которых блестело перо, – бугром? Ту! – плюнула на пол. – Не вынуждай тебя перед этими трясогузками заставлять сопли жевать!

Не успел Аслан ответить что-то обидное, как она приставила перо остриём к его груди.