Я встала посмотреть, что вызвало недовольство собаки. Мышцы болели — это было естественно. Дрожали руки, подгибались колени. Это тоже было понятно. Но еще у меня кружилась голова, к горлу подступал комок тошноты, а перед глазами прыгали черные мошки. Это было совсем неправильно. Это значило, что я потратила больше энергии, чем могла себе позволить. Это значило, что мне нужно срочно съесть сахара или каких-нибудь быстрых углеводов или я грохнусь в голодный обморок.

Так, разборки с внешним врагом подождут. Или нет? Я все-таки подошла к собаке. В кустах сидел еж. В общем, даже не очень прятался от собаки и не сворачивался в колючий шар. Просто сидел и смотрел на Метель, а она стояла и рычала на него, не приближаясь. Я присела на корточки. Ну, как у нас здесь обстоят дела с разумными ежами? Еж смотрел на меня бусинками глаза и тихонько похрюкивал. Подвижный носик ходил влево-вправо, маленькие ушки шевелились. Вообще, странно, конечно, что он выполз сюда днем. Ежи — ночные животные. Что его заставило сюда прийти? Тропа к воде проходит явно ниже, ягод пока еще на поляне нет, солнца особенного тоже.

Я осмотрелась еще раз, перевела взгляд выше — на кусты и деревья. Ну надо же! А ведь мы на поляне были не одни, далеко не одни. На верхушках деревьев сидели несколько белок — еще не до конца вылинявших после зимы, с клочками длинной шерсти на ровненькой летней шубке, остатками ярких рыжих волос в хвосте. В развилке старой березы сидела маленькая болотная сова и удивленно пялилась на нас с Метелью. Разнообразная птичья мелочь качалась на тоненьких веточках, порхала с дерева на дерева, но явно не удаляясь слишком далеко. Из-за ствола выглянул дятел в красном берете и тут же спрятался. Наглый дубонос, северный попугай, сидел на ветке прямо надо мной — я видела его мощный клюв и любопытные глаза. Я улыбнулась. Я скучала по всем им вместе и по каждому отдельно. Это был живой мир, настоящий, понятный.

Нет, я не знала языка зверей и птиц. Я не могла ничего им приказывать. Я не умела превращаться в них. Все эти чудеса нам приписывают совершенно напрасно. Но птицы, звери и растения нужны мне, чтобы жить. Мой мир неполон без них. И я подозревала, что и их мир без нас тоже неполон. Я не настолько хорошо знаю природу, чтобы судить о связях между мной и травой, между мной и этим ежиком, и даже между мной и моей рыжей Метелью. Это не связь хищник-пища, хотя я ем растения. Это не похоже на симбиоз — они не умрут без меня, а я — без них. Но я думаю, что когда мы рядом — что-то меняется в самой природе. Что-то неизвестное мне приближается на один шаг к гармонии и совершенству. Ведь листья клена могли бы становиться бурыми или опадать сразу, а не желтеть таким ослепительным золотом на фоне голубого неба, что глазам становилось больно. А липы могли бы пахнуть скромнее и неуловимее, а не пьянить своим запахом, плывущим в сумерках, все живое попавшее в их медовые сети… Я не знаю, почему у клена листья расплавленного золота, а у цветов липы пьянящий запах. Могло бы быть и иначе. Если бы у природы были другие критерии… Может быть, эти птицы и звери, что пришли сейчас на поляну, оказались здесь по той же причине, что мы стоим под цветущими липами или замираем надолго под кленом, подняв голову вверх…

Я почувствовала, что совсем расслабилась и скоро усну и тут же поняла, что не засыпаю, а медленно скатываюсь в обморок. Пришлось подниматься.

Метель, словно обрадовавшись, что я снова взяла командование нашей маленькой стаей в свои руки, радостно побежала к пледу, на ходу оглядываясь на меня, словно призывала идти быстрее.

Матвей лежал на пледе и смотрел на меня.

— И что там было?

— Еж. Обыкновенный еж.

— И ты способна разглядывать ежа двадцать минут?

— Я способна делать это намного дольше, но мне вдруг захотелось есть.

— О! — Матвей оживился. — А у меня есть набор юного туриста.

Он открыл свой рюкзак, извлек из него термос, упаковку помидоров, половину круглого хлеба, картонную коробку с сыром и другой сыр, треугольный ломоть из большой сырной головки.

— До меня дошли слухи, что ты вегетарианка.

— Слухи оказались самой что ни на есть правдой, — подтвердила я. — Я же тебе говорила. Мы не можем убивать.

Матвей промолчал, но я видела, что он мне не верит.

— Кстати, — добавила я, — если ты прихватил для себя упаковку ветчины, то можешь доставать и смело есть.

Он рассмеялся.

— Нет, я подумал, что тебе будет неприятно. Да мне и сыра хватит.

Все-таки он подозрительно заботливый и внимательный для охотника!

Я вскрыла пластиковый пакет с хлебом, потом сыр. Но дальше моя помощь в подготовке пикника закончилась.

— Нужен нож, — сообщила я Матвею.

Он озадаченно посмотрел на меня.

— Ну, мы можем, конечно, ломать сыр и хлеб руками, но это не совсем удобно.

— А вот про нож я и не подумал…

И тут я вспомнила. Черный стилет в моем рюкзаке. Что ж, почему бы и нет.

— Зато у меня, по-моему, есть.

Я открыла свой рюкзачок, нашарила сумку и осторожно вытащила стилет.

— Какой странный нож.

— Все лучше, чем никакого. — Я протянула стилет Матвею.

Он взял его осторожно, сразу двумя руками и поднял на уровень глаз. Черный металл поглощал свет, не бликовал, не отражал. Просто выглядел, как кусок ночи. Матвей удивленно присвистнул.

— Из чего такой ножик?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Никогда не интересовалась сплавами и металлами.