Кристина прямо-таки вступает в битву; она почти растянулась на земле. Тяжело дыша, вдыхая пыль, поднятую курами, и чувствуя, как подступает кашель, она тянется к яйцам. На этот раз ей везет — одно яйцо загребает лапа кочерги, и Кристина выкатывает его из-под амбара.

Два других — с тонкими скорлупками, — их снесла подраненная белушка. Ее помял ястреб, на нее нашла порча. Как ни осторожна с ними Кристина, яйца разбиваются, прежде чем удается их вытянуть. Они катятся в разные стороны и выливаются в мусор, среди белого и серого пуха.

Но и это, целое, что Кристине удалось достать, все в помете.

Руки и колени горят от крапивы. Но у нее в запасе есть и старые яйца, она, пожалуй, обойдется.

В бане она ставит на плиту сковородку, та шипит, будто хохочет. Есть у Кристины и немного ветчины. Словом, никакой беды нет, только надо спешить!

Саали сидит на пороге бани, зажав между коленей принесенную из деревни кофейную мельницу, и усердно крутит ее. Когда кофе смолот и Саали встает, ящичек нечаянно выдвигается и большая часть кофе рассыпается по полу.

Все заняты, суетятся, никто не замечает оплошности Саали.

Поммер и молодой гость сидят на куче кирпича, они уже обсудили до мельчайших подробностей, как строить школу, и добрались до лошадиных болезней.

Говорить о мокреце и мыте, правда, не очень, может, и приятно, но Кульпсону все никак не удается повернуть к своей главной теме, на это еще будет время. В груди его пылают благородные чувства, но с языка слетают слова о лошадях. Разумеется, Фридрих не бог весть какой знаток в этой области, поскольку он землемер, но все же считает, что избежать эти болезни, как и прочие напасти, помогает чистота, имеешь ли дело с человеком или животным. Лошадь — существо тонкое и чистое, чувствительное, как скрипка.

Поммер насупливает брови. В скрипке он разбирается, в лошадях тоже, но каким боком они сходны, не ведает.

— Есть вещи, о которых мы почти ничего еще не знаем, — улыбаясь, утешает его молодой человек. — Есть даже совсем таинственные и непонятные вещи. — И, как бы в подтверждение сказанного, он прибавляет длинную фразу по-немецки.

— А молодой человек знает и немецкий? — спрашивает Поммер.

О да, он и его родители состоят в немецкой общине в приходе, пылко произносит молодой господин.

Манта и Эмми несут из амбара скатерть. Не дотла ведь погорел школьный наставник; что было в амбаре, осталось.

Что было в амбаре и в саду, как уже известно.

В сарае идут приготовления. Скатерть на столе. Астры в глиняной кружке посередке. Простой крестьянский стол.

И все же Фридрих Кульпсон восклицает, усаживаясь на кусок доски между двумя чурбаками, где Кристина расстелила еще и чистое полотенце, чтобы господин гость не испачкал свою одежду смолой:

— Wunderbar! [7] Изумительно! До чего хорошо!

Семья учителя садится за стол, старики подальше, дети поблизости от двери.

Маленькая Леэни сидит среди всех и думает, что это за слово такое — «изумительно». В ее представлении невольно возникает банка с вареньем, что сегодня почему-то стоит на столе, хотя бабушка еще на прошлой неделе говорила, что варенье — к зиме, а сейчас ешьте ягоду с куста или яблоки-падалицу. Заметили горшок с вареньем и другие ребята, они надеются, что и им перепадет хоть капля сладкого от большого счастья тети Анны.

Господин Кульпсон сидит рядом с Поммером свободно, по-домашнему, привалившись спиной к поленнице, и кладет перед собой картофелины.

Кристина сидит напротив мужа тихо, внимательная и деловитая, время от времени вставляя слова в разговор мужчин. Она сняла с головы платок, темные волосы ее слегка волнистые.

— Здесь, в сарае, в самом деле очень приятно, — говорит господин Кульпсон. — Вольно, как у цыган! Мне цыгане нравятся, я в детстве только и думал, как бы стать цыганом. Надо бы купить лошадь, кибитку с поднятым верхом и — в странствия. Из одной страны в другую, ни до чего дела нет, птицы поют, солнце сияет… Вот была бы жизнь!..

— Хорошо там, где нас нет, — сухо произносит учитель, поднося ко рту яичницу.

Анна следит уголком глаза за движеньями и лицом отца, пытаясь понять, насколько Видрик нравится отцу. Отец как всегда сосредоточен, и в сердце дочери поселяется страх. Нужно же было Видрику с таким жаром говорить о цыганах!

Кульпсон ест, — человек с высоким лбом, с дугами бровей и вытянутым лицом. Западно-балтийский тип. Но почему-то он пытается все больше говорить по-русски. Когда Поммер спрашивает, что тому причиной, молодой человек отвечает, что он, помощник землемера, привык в обществе чаще говорить на государственном языке.