После этих слов из-за ширмы раздалась какофония – дикая, немыслимая смесь звуков: железа по стеклу, плача капризного ребёнка, шипения змеи и воя собаки. От этого противоестественного звука Тонинадера стошнило. Он мгновенно вспотел, и его тело покрылось гусиной кожей. Неожиданно для себя Тонинадер опорожнился. Вокруг него образовалось облако запахов рвоты, пота и человеческих фекалий. Почувствовав исходящий от Тонинадера адский запах, ширма рассмеялась с новой силой. Эта дьявольская какофония был смех ширмы, который продолжался, к счастью, недолго. Потом за ширмой всё стихло. Перед Наблюдателем предстал глухонемой слуга, делая знак рукой «следуй на выход». Басенджи зарычали, давая понять, что аудиенция закончена.

Мелхиседек подошёл к пещере ровно в полночь. Сквозь щель увидел, что тело Иисуса светится. Это было едва заметное мерцание, словно тело было покрыто тонким слоем флуоресцентной краски матово-белого цвета. Мелхисидек сел неподалёку от входа в пещеру в удобную позу лотоса и приготовился проводить Иисуса Христа в самый важный путь его жизни – к самому себе. Он был единственный, кто наблюдал за свечением, которое постепенно меняло свой цвет. Вначале оно было бледно-розовым и буквально на глазах изменилось до красного. Затем свечение стало оранжевым, как заходящее солнце в долине Нила, а через несколько минут приняло цвет шаройского лимона. При каждой смене цвета возрастала яркость свечения. Вот оно стало зелёным, потом голубым и синим. Наконец всё тело Иисуса засверкало фиолетовым цветом чистого аметиста. Помимо смены цвета тело Иисуса ещё и уменьшалось в размерах. Мелхисидек не впервые наблюдал подобное, но всякий раз был заворожён этим зрелищем. В этот момент тело Иисуса засветилось семицветной радугой. Примерно через час радуга, изгибаясь синусоидой, начала подниматься над плащаницей. В своей амплитуде краски радуги переплетались, скручиваясь в спираль. Их спектр при слиянии давал белый цвет. Радуга над телом начала вращаться вокруг своей оси, постепенно увеличивая скорость вращения. Этот вращающийся энергетический смерч – семицветная энергия Иисуса Христа – поднялся на двухметровую высоту и, пройдя сквозь каменный свод пещеры, превратился в ослепительно-белый столб, вокруг которого начало вращение одновременно в трёх направлениях огромное восемнадцатиметровое энергетическое поле сакральной Меркабы Иисуса Христа. Для Мелхиседека исчезли очертания Иерусалима. Земля вокруг города до самого горизонта слилась с ночным небом в нечто единое. Мелхиседек, чувствуя себя в безвоздушном пространстве, наблюдал на фоне звёздной бескрайности всё возрастающее вращение Меркабы. Вдруг Мелхиседек собственными глазами увидел, как небеса разверзлись, принимая белый энергетический смерч, который, растворяясь в таинственной бесконечности ночного неба, постепенно увлекал за собой радужное тело Сына Божия Иисуса Христа – Повелителя Вселенной, Вседержителя, Пантократора. Через час тело Христа вознеслось, оставив на плащанице собственный образ.

Иисус Христос осознанно и добровольно принёс себя в жертву ради благодати Господней – освобождения человечества от греха. Он навсегда сделал Иерусалим священной столицей мира. Мелхиседек подумал, что был единственным свидетелем того, как светлая душа Иисуса Христа воскресла, забрав с собой всё тело. Однако Мелхиседек дважды ошибся. Во-первых, он был не единственный свидетель божественного воскрешения Христа. Невдалеке, оставшись незамеченной, это чудо во всех его подробностях наблюдала пожилая женщина: та, которая тридцать три года благоразумно и терпеливо, выверяя каждый шаг, направляла Иешуа из Назарета на путь Мессии. Та, которая благословляла его на невыносимые страдания ради высшей цели – Спасения Человечества. Это была его мать. Во-вторых, не всё своё тело забрал вознёсшийся Иисус. По иудейской традиции крайнюю плоть милого Иешуа всю жизнь хранила у себя его мать – высочайший идеал женственности, будущая Дева Мария. Эта тщательно скрываемая от христианского мира тайна помогла ей сохранить препуций – интимную драгоценность Спасителя – от вандализма, от участи быть разобранной по всему свету верующими христианами на миллионы частиц, как это случилось с телами Пророков других мировых религий. Отныне благословенный лик Девы Марии будет проявляться в каждой женщине, взявшей на руки своего первенца.

Поэт, переводчик, писатель и публицист. Член Интернационального Союза писателей (Москва), Союза писателей XXI века (Москва), Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Германия), Литературного объединения «Столица» (Иерусалим).

Родился в Риге. Учился в Латвийском университете. Добиваясь разрешения на репатриацию, участвовал в еврейском национальном движении, являлся одним из руководителей нелегального литературно-исторического семинара «Рижские чтения по иудаике». В Израиле с 1988 года.

Автор шести книг поэтических переводов и двух книг прозы. Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова, лауреат литературной премии «Русское слово», номинант на премию Российской Гильдии мастеров перевода. Президиумом Российского союза писателей награждён медалью И. Бунина (1920) и медалью А. Фета (1921).

Михаэль едва поспевал за старшим лейтенантом, хотя тот тащил на себе докторшу, и только удивлялся выносливости этого человека. Нога попадала то в сугроб, то ещё куда-то, где Михаэлю чудилось прикрытое ломким льдом коварное лесное болото. Но больше всего он боялся, что потеряет мелькающую впереди, еле различимую во мраке фигуру в серой шинели. Почему в шинели, а не в тёплом полушубке – этого Михаэль не понимал. Он бы в такой шинели замёрз ещё до того, как забрался в кузов грузовика, а ведь они ехали несколько часов. Водителя не было с ними, и не хотелось думать, что случилось с этим весёлым парнем, всю дорогу развлекавшим свою спутницу разговором. Во время остановок, вызванных заторами, из кабины доносился женский смех. Михаэлю было всё равно, а бывшего комполка это бесило. Он явно ревновал. Теперь виновница смеха молчала, и было непонятно, куда и зачем тащит убитую этот старлей. В том, что доктор мертва, Михаэль не сомневался. Наконец старший лейтенант остановился и положил тело женщины на землю, подстелив под него свою шинель. Только теперь стало ясно, почему задевавший его всю дорогу и неожиданно спасший ему жизнь разжалованный майор не замёрз. Вопреки всем уставам поверх гимнастёрки на нём был не слишком толстый, но, как видно, очень тёплый шерстяной пуловер.

– С Финской у меня, – проследив за взглядом Михаэля, сказал старший лейтенант. – Как печка греет. – Каким образом ему досталась на войне эта «печка», старлей уточнять не стал. – Ну что, думаю, от немцев мы оторвались. В глубь леса они не сунутся. Сейчас докторшу оживлять будем. И не смотри, как баран. Жива она, жива. Даже не ранена. Сознание только от страха потеряла. Держи!

Вручив Михаэлю флягу, где с большой вероятностью был спирт, старлей похлопал докторшу по щекам. Реакции не последовало. Ничего не изменилось и тогда, когда спаситель удвоил усилия. Расстегнув на враче полушубок и взяв женщину за кисть, он приложил ухо к её груди и, кивнув головой, подтвердил:

– Пульс есть, сердце бьётся. Главное – раскрыть ей рот. А там спирт своё дело сделает.

Вытащив откуда-то нож, старший лейтенант попытался просунуть лезвие между стиснутыми зубами докторши, но раз за разом терпел неудачу. Спустя какое-то время он прекратил попытки и выпрямился, отшвырнув нож и разразившись длинным ругательством. Затем сел на торчавший рядом пень и задумался. Это позволило Михаэлю вклиниться в паузу:

– Позвольте мне. Меня отец учил, как это делать.

Михаэль сказал не всю правду. Учил не столько отец, сколько медсестра Мара. В амбулатории был похожий случай.

– Думаешь, мне не приходилось?! – обиделся бывший майор. – Но у неё зубы не разжимаются! Что хочешь делай! На, бери! – вручил он Михаэлю нож. – Пробуй! Учили его… Умник, едрёна вошь…

Но и вмешательство Михаэля не дало результата. Зубы женщины были по-прежнему плотно сжаты. Михаэлю казалось, что старлей не без удовлетворения смотрит на его бесплодные усилия, хотя ситуация внушала опасения. Если докторша не очнётся, сколько они ещё смогут её тащить? Он лихорадочно пытался вспомнить, не делала ли Мара что-то ещё. Или отец. Уж он бы не спасовал. А что, если нажать с двух сторон на щёки? Нужна лишь щель между зубами. Малюсенькая щель.