Томазо окружали персонажи итальянской комедии — Коломбина, Тарталья, Пьеро, солдаты, ангелы… Мартирос заметил удивительную вещь — внешне это были бедные и беззащитные люди, но среди них царило веселье. Было печально и радостно одновременно.

Увидев приблизившегося Мартироса, Томазо указал на него широким жестом и с театральной торжественностью объявил:

— Позвольте представить вам моего друга сеньора Мартироса.

Актеры сняли с Мартироса и Томазо их истрепавшуюся и мокрую одежду и дали им театральные костюмы. Мартирос впервые вместо своей рясы надел красные брюки в обтяжку, золотистый камзол, сшитый, казалось, специально для него, и золотые блестящие башмаки.

Томазо сам выбирал себе наряд.

Фургоны — этот радостный, и печальный мир, этот рай — двинулись вперед. Актеры, окружив Томазо, расспрашивали его обо всем, что с ним случилось, рассказывали о себе и ни на минуту не оставляли его одного, истосковались по своему Томазо. Мартирос был счастлив…

В тех селах, где была церковь и площадь, они давали представление. Представления были самые различные — иногда это была трагедия, иногда сцена ревности с Коломбиной и Пьеро, а иногда просто цирковые номера… смотря по обстоятельствам, они эти обстоятельства прямо носом чуяли… Ах, что это были за представления! Мартирос прямо озарялся весь. Он не успевал даже переваривать в себе как следует все виденное. Но более всего он упивался игрой своего товарища. Томазо поражал его, Мартиросу от волнения даже плакать хотелось. Томазо выполнял различные акробатические номера, прыгал с дерева на дерево, проделывал всяческие сальто-мортале, на него взбиралось сразу три человека. И все это было радостью, было жизнью.

На ночь они останавливались в деревне, утром продолжали путь. Мартиросу хотелось, чтобы у этой дороги не было конца, бродячая жизнь была ему по душе, но все же он спросил однажды у Баччо, самого старого актера, который никогда не расставался с маленьким кинжалом:

— Куда мы идем, Баччо?

Баччо посмотрел на него и подмигнул:

— Куда бы ты хотел? — Потом сказал: — А разве кто-нибудь куда-нибудь идет? Зачем же нам куда-то идти… Живем себе… Не так ли?..

От этого «живем себе» Мартиросу открылась вся нелепость его вопроса, но так продолжалось ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы Баччо скрылся с глаз. И тогда Мартирос снова подумал: «Но куда же мы все-таки идем?»

Все актеры — и конопатый Сандрино — Пьеро, и Арджентина — Коломбина, и Чезаре — Панталоне, словом, что перечислять, все от мала до велика полюбили Мартироса, но Томазо все же любил Мартироса больше других.

— Считай, что ты член нашей труппы, — сказал он как-то Мартиросу. — Ты когда-нибудь пробовал играть?

— Что ты! — удивился Мартирос.

— Но ты все видел, ты уже знаешь, как это делается.

Мартирос пожал плечами.

— Как? — поразился Томазо. — Разве тебе нечего сказать людям?..

— Почему же, есть…

— Вот это и значит быть актером… Собираются люди, множество людей приходит, чтобы послушать тебя, и ты говоришь, говоришь все, что хочешь им сказать, говоришь даже то, чего нельзя говорить. Но тут, ясное дело, ты прибегаешь ко всяким уловкам… всякие там шутки-прибаутки, понимаешь?

— Я хочу говорить о правде, — воодушевился Мартирос.

— И о красоте, — добавил Томазо.

— Я хочу говорить о правде, — заупрямился Мартирос.

— И о любви, — добавил Томазо.

— Я хочу говорить о правде.

— И о братстве, и об искусстве, и о справедливости, о боге, — добавил Томазо.

— Все это и есть правда. Я хочу говорить о правде…

Бродячий театр Баччо потихоньку двигался на север. Мартирос с некоторых пор стал принимать участие в представлениях. Он изображал слугу при Коломбине — Арджентине и Пьеро, выступал с масками зверей и даже начал понемногу участвовать в акробатических номерах Томазо.

Села и маленькие города сменяли друг друга. Мартирос больше не спешил в Испанию, но в душе надеялся когда-нибудь увидеть своими глазами города французов и испанцев, племя дудешков, как он их называл.

У Томазо возникла идея нового спектакля, и однажды, собрав всю труппу, он рассказал актерам о своем замысле. Это должен был быть своеобразный спектакль, где действующими лицами являлись шесть солдат. Все шестеро на одно лицо. Этого можно было достичь масками. Пять солдат ведут шестого на расстрел, в последнюю минуту этот шестой смешивается с остальными, и отличить его от других нет никакой возможности. Все в растерянности, не знают, кого же расстреливать. Все представление — диалог между двумя солдатами: тем, кого должны расстрелять, и тем, кто должен осуществить казнь.

Замысел Томазо пришелся всем по душе. Под конец Томазо пошептался о чем-то с Баччо и, довольный, объявил товарищам:

— Диалог будут вести ваш покорный слуга и сеньор Мартирос.

Это сообщение было встречено радостными возгласами, все окружили Мартироса и запели шутливые смешные куплеты в честь его посвящения в актеры.

Они перешили имеющуюся у них солдатскую одежду по одному образцу. Все было готово, оставалось только решить вопрос маски. Наконец нашлась и маска.

Самым подходящим оказалось лицо актера Исидоро — мясистые вздернутые щеки, настолько, что, казалось, отходят от лица. Короткие брови, большой рот. Решено было пустить Исидоро на сцену без маски, а на остальных пятерых надеть маски с лицом Исидоро. Актеры сымпровизировали несколько репетиций и остались довольны новым спектаклем. Особенно всем нравился Мартирос — его вопросы и ответы были умны, с удивительно четкой логикой, которая в этой обстановке казалась особенно потешной. Армянский акцент Мартироса придавал представлению особый шарм.