И заплакал Мартирос…

Мартирос ступил в Париж.

Вот как это произошло: дорога привела его к маленькому островерхому домишке, обычному домишке, каких немало на любой дороге. Из дома вышла женщина, ей было холодно, она быстро вылила из деревянного корыта помои и вернулась в дом. Мартирос успел только спросить: «Что это за местность?» Женщина не ответила, крепко хлопнула дверью, из дома успело вырваться облачко пара. Впрочем, Мартиросу было все равно, куда он пришел, и он уже повернулся, чтобы идти дальше, как вдруг дверь немножечко приоткрылась и женщина высунула голову. «Париж», — сказала она и снова хлопнула дверью.

Мартирос как-то странно принял это сообщение. Это название, имевшее столько оттенков, так много значащее для него, казалось сейчас чужим, непонятным звукосочетанием. Оно ничего не говорило ему, но оно вызвало к жизни, извлекло из памяти Мартироса своего двойника, тот Париж, который он лелеял в себе с детства, и эти два Парижа, эти два символа начали игру между собой. И мало-помалу в Мартиросе проснулось все его живое естество, ожила каждая клеточка, и он вспомнил детство, Ерзнка. И перед глазами пронеслось воспоминание: он в Ерзнка рисует себе мысленно Париж. И Мартироса залихорадило, что-то изнутри подстегнуло его, и он ускорил шаг, заторопился.

Постепенно домов стало больше, вид их изменился, и Мартирос вошел в Париж.

Шел мокрый снег, сырость и холод пронизывали Мартироса до костей, но Мартирос с жадностью набросился на Париж — он переходил с улицы на улицу, читал вывески, заглядывал в каждое парадное, пробегал через серые и узкие переулки, проходил под какими-то арками… наконец устал и почувствовал себя чудовищно одиноким…

Улицы были по-вечернему пустынны, все двери и ставни наглухо закрыты. Мартирос сжался весь, растерялся. В Париже, как и везде, голод оставался голодом, холод холодом и бездомность угнетала не меньше… Мартирос постучался в первое попавшееся окно, но никто не отозвался. Ему не захотелось больше стучаться к незнакомым людям. От усталости, от этой пронизывающей насквозь сырости нервы его были словно парализованы. Мартирос, казалось, не мог сделать ни движения, и мысль его не работала. Он стоял в узкой неосвещенной улочке, прислонившись к стене, и покорно подставлял лицо мокрым хлопьям снега… В этом самом веселом на свете, самом прекрасном городе он почувствовал одиночество острее всего. И единственным желанием Мартироса сейчас было согреться.

В конце улицы показалась человеческая фигура. Когда человек поравнялся с Мартиросом, Мартирос увидел, что он в очень хорошем расположении духа, что человеку этому хорошо, что он радостен — об этом говорило и спокойное, с правильными чертами лицо, и походка, и весь облик его. Человек хотел было уже пройти мимо Мартироса, но остановился и обратил на Мартироса улыбающийся приветливый взгляд. Мартирос молча смотрел на него.

Приветливый человек кивнул Мартиросу: пошли, мол, — так, наверное, подзывают собак. Мартирос выбежал из своего укрытия и пошел за ним. И что-то внутри Мартироса всколыхнулось — даже спина этого человека олицетворяла сейчас для него Париж. Да и не только Париж — всю Францию, весь свет и все человечество. Наверное, и ангелы сейчас являли собой нечто подобное: узкие плечи, заплывшая жиром спина, толстенькие короткие ноги…

Приветливый человек перешел улицу, свернул в совсем уже непроходимо узкую улочку, зашел в парадное, пошел по длинному коридору, взбежал по лестнице, потом по другой лестнице спустился и очутился перед старинной резной дверью. Деревянная эта дверь чем-то напоминала хозяина. Человек достал из кармана огромный ключ в форме двух сцепившихся рогами оленей и отпер дверь.

Он усадил Мартироса перед печью. И пока он раздувал огонь, он краем глаза все поглядывал на Мартироса, и хотя выражение его лица не изменилось, но от огня лицо сделалось еще более гладким и мягким.

Мартирос согрелся. Приветливый хозяин дома вышел через другую дверь, которую Мартирос вначале не заметил, и вскоре вернулся, неся в каждой руке по большому куску мяса. Он положил мясо на стол, один кусок перед Мартиросом, другой перед собой, потом принес два высоких бокала с металлическими крышками, и они в молчании принялись за еду.

Мартирос с аппетитом уплетал мясо и поглядывал на приветливого своего хозяина. Тот, в свою очередь, обгладывал кость и поглядывал на Мартироса.

— Как тебя звать? — спросил хозяин дома.

— Мартирос, — отвечал Мартирос с набитым ртом.

Поели, попили. В комнате стало теплее, и свет, казалось, сделался краснее. Оба, и гость и хозяин, разомлели от сытости, от тепла и собственной доброты. Мартирос от удовольствия даже зевнул. Зевнул и хозяин, потом вытер стол рукавом, поднялся, пошел в соседнюю комнату и вынес оттуда большой альбом в толстом серебряном переплете, на серебре были выгравированы сюжеты из жизни Христа.

— Наш семейный альбом, — сказал хозяин и раскрыл альбом. Мартирос увидел портрет человека, очень похожего на хозяина дома — та же улыбка, то же выражение лица, только волосы и прическа другие и усы не похожи. В руках он держал большой топор.

— Мой прадед, — сказал приветливый человек, — за хорошую работу получил четыре награды и звание придворного палача…

Мартирос оцепенел, умер, перестал существовать, словно из него в минуту выкачали всю кровь. Он был такой разомлевший, такой сытый и размягченный, что не мог думать ни о чем остром, не мог спрашивать об остром, не мог принять острое выражение и с застывшей улыбкой смотрел на приветливого человека, ожидая, что следующая минута прольет на все свет, все разъяснит.

Приветливый человек открыл вторую страницу — здесь был изображен все тот же человек, он опять держал в руках топор, только волосы и усы у него были другие и топор поменьше…