— Назели, родная моя… Я и вправду тебя любил. Сколько раз говорил я — ты не слушала. Тебе казалось, что не так уж это важно — любить. Что это так себе, выдумки, баловство. Ты не знаешь, а я вот знаю, что нет у тебя счастья. Не слушала, когда я говорил, сердилась, обижалась, что шумлю, мол, много, что покоя от меня нет, а я ради тебя шумел, Назели, ради тебя, родная…

Дорога уходила все дальше и дальше, становилась все меньше и совсем исчезла. Егор подумал, что именно таков вообще всякий конец, окончание, завершение. Потом он поговорил еще с Галустом. Сказал ему все, что хотелось сказать, объяснил, успокоился и умолк.

И вдруг где-то рядом прозвучало:

— Егор!

Вокруг никого не было. Егор улыбнулся и подумал: «Ясно… наверно, вон с той высокой скалы кто-то сейчас со мной разговаривает, но сам далеко и отсюда не виден».

— Слышу, — ответил Егор шепотом. И он долго еще оставался на месте и думал, и что-то шептал, пока не выговорил, не высказал все, и уверенный, что наконец-то его выслушали, спокойно вздохнул, встал, распрямился и, спустившись между пещер, вошел в город.

Дверь опочивальни Трдата уже не открывалась, день и ночь оттуда доносились стоны. Царский дворец был в смятении — люди еще не могли осмыслить происшедшее, сознание города затуманилось, армянский мир не был способен создать в уме систему, которую можно было бы открыто принять и с ее помощью и с общей для всех внутренней убежденностью расставить все по местам. Близкие ко двору люди, число которых Хосровадухт свела к минимуму, делали выводы в соответствии со своим отношением к страдающему: сочувствующие говорили — мучается царь, злые духи проникли в его могучее тело; равнодушные говорили — собака не околеет от одной раны; враги говорили — Трдат превратился в свинью. Никто не входил в царскую опочивальню: только Хосровадухт посещала брата. С момента появления первых признаков болезни до нынешнего дня, когда состояние его стало невыносимым, она была рядом с братом. Только она и знала, как необычайно мощные мускулы Трдата сжались, сплелись в узлы, и теперь он превратился в заросшую волосами бесформенную груду мяса. Взгляд его — гордый и волевой, неотступный и полный страсти — угасал. Он всегда верил в свою силу, разум никогда не покидал его, а теперь он был в безвыходном положении… Он крепко сжимал толстые губы и не мог их разжать, лишь по временам исторгал глухие стоны. Он смотрел в глаза Хосровадухт и безмолвно вопрошал о своем состоянии. Сестра сперва избегала слов: ведь Трдат не все позволял говорить ему, она не все могла высказать, да и он не мог выслушивать все: его силы всегда были напряжены, гибкое тело всегда готово к отпору, и потому Трдат был мужем среди мужей — первейшим в стране Армянской. Его мысль срабатывала мгновенно, она руководствовалась его желанием, колебания — этот плод робкого и слабого ума — были ему незнакомы.

Хосровадухт промыла раны брата, она смачивала холодным настоем его лицо, подбородок, грудь, высушивала большие раны, но замечала, что все время появляются новые волдыри, напоминавшие маленькие вулканы, эти тоже должны были расти и гноиться… Так возникали все раны.

Хосровадухт потерла грудь брата. Сжавшись в комок от боли, Трдат перевернулся на спину, раскинул руки, как беременное животное, на лице его появилось выражение удовольствия, смешанного со страданием.

Хосровадухт принимала всех тех, кто мог хоть что-нибудь ей посоветовать или предложить. К ней приходили из Греции, из страны персов, Индии, с гор и скал Армении. Приходили и врачи и различные шарлатаны. Мази, приготовленные из трав, жир диких птиц, снадобье из глаз орла, пилюли из змеиного мяса она принимала и пробовала все…

Хосровадухт больше надежд возлагала на своих лазутчиков, чем на этот шумный продувной народ. Тачат, ее лазутчик, каждый день приходил во дворец. Говорят, что царь обратился в зверя, доносил Тачат, говорят, что царь стал свиньей…

«Лучше свинью считать царем, чем царя — свиньей», — подумала Хосровадухт и снова почувствовала, как в нее входит что-то извне, она ясно увидела, как постепенно все проникается духом разрушения и гниения.

Часто во время купания она делала внезапные открытия, у нее бывали таинственные постижения… Она ощущала весь мир в своем дышащем живом теле и тогда проникала в его тайны. Ее тело было словно бы моделью мира. Ее кости, нервы, капилляры, ее плоть являли собой всех травоядных и хищников, пресмыкающихся и пернатых, пожирающих и пожираемых.

В такие моменты в ней открывалось особое зрение, и она улавливала главное направление в окружающем движении, видела, что нарождалось и что отмирало, что убивало и что гибло. Она боялась этого ощущения: когда оно овладевало ею, она видела перед собой пропасть и утрачивала восприятие окружающего в его определенности и значении. Она могла вдруг почувствовать, как собака хочет грызть кость или как корни жаждут земли. Она могла уподобить свое тело всему и все окружающие ее образы вместить в форму своего тела, в свой внутренний мир. Ее тело наряду с другими существами было словом земли, выражением бытия. В такие минуты она особенно хорошо понимала брата. Вообще она понимала его всегда. Казалось, она могла даже разделять его желание насладиться красотой Рипсимэ [33] . Хосровадухт обладала той же беспощадной свирепостью, что и ее брат, жестоко наказывавший и уничтожавший греческих христиан-фанатиков.

Хосровадухт знала причину несчастья брата. Страсть его возросла и обрела предметную форму, стала обликом… Сила и воинственность брата, желание и жажда властвовать копились, возрастали и дошли до высшей точки. Все тело Трдата словно превратилось в один мускул, мышцы и нервы сплелись и связались друг с другом, спина согнулась, бедра вытянулись и окаменели. Твердая речь Трдата сгустилась и уплотнилась до воя. Чем иным еще могло быть его состояние, как не крайним проявлением силы, думала Хосровадухт. Это была не болезнь, а естественное состояние… Сила нашла на силу, упрямство — на упрямство, твердость натолкнулась на твердость, желание — на желание. Одного не понимала Хосровадухт — почему человек должен так страдать…

И когда лазутчик Тачат привел старого воина по имени Торг, который также выразил желание помочь царю, Хосровадухт не оставила его без внимания. Но до начала аудиенции она долго смотрела на ожидающего Торга и покрытую перхотью плешь Тачата.

«Я был воином царя и знаю его высшие мгновения, которых не мог видеть никто, даже сам царь… — сказал Торг. — Великий Трдат зарубил на моих глазах четверых и раскромсал их тела на куски, вокруг него взлетали в воздух части человеческой плоти… Я был свидетелем того, как он за одну ночь обладал шестью-семью женщинами… Он чтил всех богов».