Я не могу сказать, что не любил Элико, что ошибся в своем выборе. Кто знает, может, именно теперь я ошибаюсь… Это узнается позже, может, еще через четырнадцать лет.

Но произошла удивительная история. Меня околдовали! Еще никто не видел заколдованного человека. Это обычно так говорят, чтобы усилить впечатление. А я, наверное, первый человек на земле, которого в самом деле околдовала женщина. Должно быть так, потому что я в полном сознании и понимаю, где мудрость, а где глупость. Я считаю себя порядочным человеком, знаю цену семье, понимаю, что не следует бросать на произвол судьбы жену с ребенком. Знаю, что меня ждут упреки, чувствую, что меня вспоминают каждый день и, возможно, проклинают. Но я ни перед чем не остановился, ни перед чем…

Причина всему — гордость Майи. Кто не видел женщины, возгордившейся из-за своей неземной красоты? Эта гордость врожденная, она рождается вместе с красотой, с красотой и умирает, как свет рождается и умирает с огнем. Но у Майи была совсем другая гордость. Здороваясь с вами, она не улыбалась, не была ни холодной, ни любезной, словно выполняла докучную обязанность. Со мной она здоровалась слабым кивком головы, только потому, что так уж принято — приветствовать сослуживцев. Ни один мускул не дрогнет на ее лице — кивнет и пройдет мимо. Так вот этот пустяк, этот кивок, безликий, ни о чем не говорящий, уничтожал тебя и заставлял думать, что ты вообще не существуешь, а если и существуешь, то напрасно — лучше бы тебе вовсе не родиться, потому что красивейшая из женщин не замечает тебя. Небрежный кивок ее следовало понимать так: «В тебе нет ничего, что было бы достойно крупицы моего внимания».

Позже я заметил, что Майя такова со всеми на фабрике. Для нее, казалось, мужчины не существуют вообще. Никто не был достоин ее близости. Я сравнивал себя с одним из бесчисленных рабов, преданных своему повелителю. Но повелитель и знать не знает о его существовании. И у раба постепенно возникает ненависть, жажда мести за то, что сравняли с землей его человеческое достоинство. Он, как воздуха, жаждет свободы, ему мерещится павший к его ногам порабощенный повелитель, и это видение наполняет блаженством измученную душу…

Однажды я представил себе, что где-то в далеком городе далекой страны так же гордо ходит юноша, он не замечает женщин вокруг себя. Они ему не пара… он ждет другую… Я очень ясно представлял себе лицо этого юноши, его горделивую походку, его улыбку, выражение лица, потому что я не мог поверить, что в мире нарушено равновесие — и нет нигде ровни для Майи. Но постепенно эта далекая страна и город стали стираться в моем воображении, исчез и выдуманный юноша, а его лицо, улыбка и походка стали походить на мое лицо, мою походку, мою улыбку.

Я ходил как лунатик. Приходил в себя только когда встречался с Майей. Ее безжалостная красота обливала меня холодом, я дрожал, потому что чувствовал, что в ее спокойных глазах я не больше чем песчинка. Спокойных?.. Покой был только первой завесой, за ним в бездонных зрачках пряталась вторая завеса — трепетная и волнующая, приоткрыть которую могла только сильная игра страстей. И я хотел исполнять в этой игре заглавную роль. Я решил заполучить ее во что бы то ни стало — силой или доброй волей, хитростью или в открытую. Я не считался с тем, подходит мне эта роль или нет, принадлежит ли она мне по праву.

Майя приходила на фабрику всегда нарядно одетая, входила в свой кабинет, надевала белый халат и садилась в ожидании больных. Немного портило ее обилие украшений…

Вот и сейчас, я вижу в зеркале брильянтовые сережки в ее ушах, тонкую золотую цепочку, которая уходит за глубокий вырез платья. Если я опущу зеркало — увижу и ее руки, украшенные кольцами и толстым серебряным браслетом… Я хотел повернуть зеркало, как вдруг заметил, что брильянт в сережке загорелся алым пламенем, словно зерна граната. Я поглядел на дорогу и увидел такую прекрасную картину, что не мог вздохнуть от восторга.

— Майя, Майя! — отчаянно закричал я, чтобы она проснулась и тоже насладилась этой красотой. Мы приближались к перевалу. Нам оставалось совсем немного до вершины. Впереди, по самой седловине, шла арба, медленно и лениво, будто вовсе с места не двигалась. Между дорогой и колесами арбы проглядывал кусочек неба, внезапно заполнившийся красным солнцем. Создавалось впечатление, что быки ступали по воздуху, к солнцу.

— Майя, проснись, Майя!

Я остановил машину, опасаясь, что мы слишком скоро догоним арбу и прекрасное зрелище исчезнет.

Я перегнулся к Майе и тихонько коснулся рукой ее щеки.

— Майя, милая, погляди, как красиво!

Она потянулась, провела кулачком по глазам и быстро подалась вперед.

— Что случилось?

— Ты только взгляни! — Я указал рукой на вершину. Я не глядел больше на солнце, пылающее меж колесами арбы, я глядел на Майю. Никогда ничего не доставляло мне такого счастья, как блеск ее восторженных глаз. Я и теперь не хотел лишить себя этой радости. Майя глядела на солнце, а я на Майю. И не могу сказать, кто из нас в эту минуту испытывал большее удовольствие.