Ехать обратно в 26-ю армию мне пришлось на попутных машинах. Командующий армией генерал-лейтенант Гагин, узнав о случившемся, вызвал к себе незадачливого гонщика, выслушал его, похохотал и тут же «наградил» за лихость новой «олимпией», наказав: «Гоняй, шею не ломай и генералов не перегоняй».

Гонять пришлось, иначе не успел бы… Но генералов старался не перегонять.

Как-то старый друг по Томску и Белорецку подполковник Н.З.Поддьяков, случайно оказавшийся в моей группе, принес найденное на территории порученного ему завода в Капфенберге письмо на немецком языке, подписанное генералом Schkuro. Шкуро? Кто во время гражданской войны не слышал этого устрашающего имени? Но Штирия? Немецкая армия? Вскоре все прояснилось, собственными глазами повидал я белогвардейского генерала, одетого в немецкую форму, а с ним атамана Краснова, тоже кровавого страшилища для донского казачества.

Скоро меня поставили в известность о готовящейся операции, которая затрагивала территорию подведомственного нашей группе завода в Юденбурге. Город разделен горной речкой с высокими берегами. На одном находился завод, а на другом… английские войска, размещенные в городских домах. Англичане сообщили нашему командованию, что в их расположении окружен немецкий конный корпус генерала Шкуро. Он входил в состав армии предателя Власова, плененного со своим штабом в Праге как раз нашей 26-й армией. Ее командующий генерал Гагин вскоре после знакомства рассказывал мне об этом. Так вот, Шкуро, белогвардеец в гитлеровской форме, отказался разоружить свой семидесятитысячный корпус. Англичане хотели избежать столкновения и разработали план бескровного усмирения упрямого генерала. Они предложили нашей стороне «разыграть» начало боевых действий между советскими и английскими войсками, о чем так мечтали разбитые нацистские главари. Английское командование поставит в известность генерала Шкуро «о случившемся» и предложит его корпусу принять участие в развязанных боях в составе британских сил. Для выполнения деталей задуманного плана и требовалась территория еще не демонтированного завода в Юденбурге. Пришлось ехать туда с представителями штаба армии на новой «олимпии». По пути поднимали по тревоге войсковые части. И за нашей спиной начиналась артиллерийская канонада, которую должен был услышать генерал Шкуро. Как и следовало ожидать, продажный генерал с радостью согласился воевать вместе с англичанами против русских. Генералу Шкуро объяснили: у англичан свои правила, свои незыблемые традиции. В составе британских войск не может находиться подразделение или соединение, солдаты которого одеты во вражескую форму и вооружены вражеским (немецким) оружием. Генерал Шкуро посчитался с английскими причудами (не все ли равно, как быть одетым и из чего стрелять!) и согласился: пусть его кавалеристы временно пересядут с коней в грузовики, переоденутся в английскую форму и перевооружатся в двух пакгаузах, как ему сказали, расположенных на противоположных берегах реки.

Неизвестно, как вели себя шкуровские волки, когда у них «на английской стороне» забирали оружие, что-то непонятное объясняя на английском языке. Я при этом не присутствовал. Но идущую впереди автоколонны легковую машину, пересекшую мост с английской стороны, видел сам.

Она остановилась, окруженная советскими солдатами в зеленых фуражках пограничников. Маленький человек в форме немецкого генерала вышел из машины, сердито хлопнув дверцей. С заднего сиденья выбрался седой плотный атаман Краснов в казачьей фуражке с красным околышем. Увидев зеленые фуражки с красными звездочками, пакостно выругался и сказал так, что и нам было слышно:

— Опять эта сволочь-англичанка обманула!

Видно, не впервой это было белогвардейскому атаману.

Шкуро помалкивал. Затем по мосту двинулись грузовики, набитые разоруженными шкуровцамн в немецких шкурах. Они ждали нового оружия, но увидели его в руках советских солдат, встречи с которыми так страшились.

Потом с группой офицеров мы ходили по цехам, куда пограничники отконвоировали люден с крысиными взглядами, одетых в мышиную форму.

Слышался отборный мат и блатной жаргон, на котором объяснялись между собой эти отбросы, предавшие Родину.

Кто они? Уголовники? Обманутые? Измученные в плену или искатели легкого пути? С каждым будут разбираться особо на суде. Но всем им вместе произнесен приговор истории.

Потом еще долго через Брук-на-Майне гнали табуны трофейных коней.

Выполнив задание правительства, наша автоколонна возвращалась из Австрии через Венгрию и Румынию домой, в Россию. Надо было явиться в штаб 23-й армии, доложить по форме командующему. И вот в поисках генерала Гагина на пыльных румынских дорогах попал я еще раз в катастрофу, теперь уже автомобильную. Получил восемнадцать ран, в том числе в голову, и подумал было, что литература отныне для меня кончилась. Помню, как сидел на обочине дороги, залитый кровью, и слышал голос медсестры.

— Бедный полковничек, не жилец уже! — причитала она.

На санитарном грузовике нас доставили в госпиталь. Особенно пострадал майор Асланов, который сидел за рулем (главный инженер Московского почтамта, впоследствии директор международного почтамта).

Хирург, сбрив мне бороду, оперировал без наркоза и все требовал, чтобы пациент стонал: «Неизвестно, жив или нет!» Но у меня были свои представления о достойном поведении полковника на операционном столе. Терпел молча. К счастью, все обошлось, и через каких-нибудь две недели я, опираясь на палочку, явился к генералу Гагину (он прислал за пострадавшим свою машину). Расспросив обо всем, он все шутил: ладно хоть, что не «наградная олимпия» была виной аварии.

— А борода отрастет, — говорил он. — Катастроф же набран полный комплект: железнодорожная в детстве, авиационная в юности, морская в Керчи и вот теперь автомобильная в Румынии. Живи спокойно, полковник. Больше не причитается, — напутствовал он, прощаясь.

Можно было беспечно сесть за руль и проходить «высшую школу верховой езды на автомобиле» по бездорожьям Бессарабии. Колонны грузовиков буксовали. Мы чудом проскакивали между ЗИСами и «студебеккерами», скользя, карабкаясь, едва не опрокидываясь…

На этих-то непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясения земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой поры, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит.