– Кушай, Хозяйка, – прошептал он пересохшими губами. – Кушай, не гневайся.

Что это колышется в воде у самого берега? Что за растрепанный темный моток? Затонувший после дождей кусок почвы с налипшей травой? Или…

Матвей Палыч резко развернулся и бросился прочь почти что бегом, поскальзываясь и шумно хрипя.

– Мне почудилось, просто почудилось… – не вглядываться, не думать, не будить лихо. Если Она услышит, если по-настоящему поднимется с глубины… Не только его постигнет кошмар за гранью воображения, нет. Весь мир – он точно это знал – все, что только есть под солнцем, все погрузится в трясину. И потому – не думать, не вглядываться. – Почудилось мне. Не гневайся, Хозяйка. Все, что угодно, только не гневайся.

***

Когда Матвей был еще совсем маленьким, отец изредка брал его с собой на охоту. Он, Павел Пистоль, любил охоту, пожалуй, больше, чем что-либо и кого-либо еще. Собираясь за общим столом с вечно гогочущей оравой своих потрепанных, жутких друзей с пустыми взглядами, он только и говорил, что о том, кого ему удалось подстрелить со времени прошлого застолья. Разумеется, некое подобие нежных чувств испытывал он и к сыну. Иначе зачем бы ему снова и снова пытаться научить того убивать?

Только учение двигалось плохо. Сначала маленькому Матвею было тяжело даже поднять мертвым грузом тянущее к земле оружие. Когда же он подрос, и эта отговорка перестала работать, оказалось, что ему не дают покоя какие-то странные сомнения в этом благородном занятии.

– Если я нажму сюда, – спрашивал нюня дрожащим голосом. – Эта утка умрет? Совсем умрет, да?

– Именно, дурень, – отвечал Павел, награждая непутевого отпрыска тяжелым подзатыльником за глупый вопрос.

Матвей хлюпал носом, зажмуривался и стрелял. Мимо. Раз за разом. Очевидно, нарочно. В его угловатой белокурой голове никак не хотела уложиться чудовищность навязываемого ему действа. Как же так: живое существо, имеющее какие-то неясные со стороны, но определенно наличествующие чувства и стремления, упадет замертво? И хуже того – упадет по его, Матвейкиной воле?

Но разочарование и презрение в отцовских глазах ржавыми ножами резали его ранимую детскую душу. Он очень хотел достичь той недосягаемой высоты, на которой тятенька счел бы его достойным. И как-то раз он решил попробовать воспитать в себе недостающую для этого, как ему виделось, силу.

Улучив момент, когда никому до него не было дела (что было не так уж сложно), он набрал в подол рубахи несколько камней размером в половину его большого, уже почти как у взрослого, кулака. Цель долго искать не пришлось – по двору в нескольких шагах от него, выискивая что-то в немного влажной, как всегда, земле, расхаживала наглая ворона. Все его существо противилось этому замаху, но тут наступить себе на горло оказалось проще, чем с отцовским ружьем. Отчасти потому, что он не вполне верил в возможность попадания – его испытанием было просто заставить себя швырнуть снаряд в направлении цели. И он швырнул. И попал.

Что-то в самой глубине его сердца мучительно оборвалось, когда камень угодил птице вбок. Остальные снаряды с глухим стуком рассыпались по земле, а глаза заволокло соленым туманом.

– Молодец, – раздался над ухом насмешливый голос. – Первая добыча, а? Не насмерть, но зашиб же. Можешь, когда захочешь. А ну, не отворачивайся! Смотри, смотри на нее. Нравится?

Матвею совершенно не нравилось, но он послушно вытаращил мокрые глаза. Подбитая птица с глухим карканьем неловко пыталась отпрыгнуть прочь, волоча поломанное крыло. Никогда раньше мальчик не видел такого отчаяния, как в ее черных глазах-бусинках.

– А ну, пошли, – Павел Пистоль схватил сына за плечо и поволок к его первой жертве. На его тонких губах заиграла кривая усмешка. – Дам тебе, остолопу, науку.

В шаге от упавшей без движения в грязь птицы Матвей совершил неслыханную дерзость- вырвался из отцовской хватки и чуть отступил назад. Что-то странное мелькнуло на мгновение в глазах Павла, похожее не то на злость, не то на… уважение?

– Смотри, – прорычал он, ткнув пальцем в смертельно перепуганное, страдающее создание. – Я покажу.

Его нога в грязном черном сапоге поднялась и со всем его весом опустилась кованым каблуком на голову вороны, впечатав ее в грязь. Никогда Матвей не забудет этот чавкающий хруст, это слабое, быстро затихающее биение черных перьев. В глазах отца плясали хорошо знакомые ему дьявольские искры.

Конец ознакомительного фрагмента.