Они сидели друг против друга в полупустом ночном вагоне метро.

Нина возвращалась домой, а Дима ее провожал.

Она отказалась от машины. Тогда Дима отпустил машину, к вящему неудовольствию охранника, бурчащего себе под нос, что дальше — некуда и пусть его увольняют ко всем чертям, без выходного пособия! Шеф один в городе, ночью! И где? Таганка — бандитский район, почище любого Чикаго…

Теперь они ехали в метро. Дима смотрел на Нину, она смотрела в окно. Молчали. О чем говорить? Все сказано. Все кончено.

На «Октябрьской» Нина вышла из вагона — пересадка, Дима выскочил следом.

Нина ступила на ленту эскалатора. Она не оглядывалась Она знала — Дима идет за ней по пятам.

— А ну, стой!

Нина уже поднялась по эскалатору вверх на несколько метров и удивленно обернулась назад.

Коренастая пожилая тетка, только что выскочившая из своей будки, преграждала Диме путь. Дима рвался к эскалатору, служительница метрополитена отталкивала его назад с завидной энергией, крича надсадно:

— Стой, не пущу! Ты пьяный!

— Я пьяный? — переспросил Дима ошарашенно. — Я трезв как никогда, мамаша!

— У тебя глаза мутные! — И тетка пронзительно свистнула в свой свисток.

— Э-э, маманя… — вздохнул Дима. — Они у меня от горя мутные, а не от водки.

Он взглянул на Нину, которая, стоя на эскалаторе лицом к нему, уплывала вверх, поднимаясь все выше и выше.

— Пусти! — Дима попытался оттолкнуть ретивую блюстительницу порядка. — Дай пройти-то… Нина! — крикнул он отчаянно. — Нина, подожди меня!

Тетка оглушительно свистнула в свой свисток еще раз. Два милиционера уже бежали к Диме, крича:

— Куликова! Останови эскалатор!

— Нина! — Дима наконец оттолкнул тетку. — Подожди меня там!.. — Он метнулся было вверх по эскалатору, держась руками за поручни. — Подожди меня наверху!

Эскалатор дернулся и встал.

Дима качнулся, но удержался на ногах, вцепившись в поручень и глядя на Нину, стоявшую наверху, с каким-то веселым бесшабашным отчаянием.

— Стой, — пробормотал он себе под нос, поднимаясь по эскалатору вверх, ни разу не оглянувшись назад, на служителей правопорядка, топочущих по ступеням. — Стой, жди… Никуда ты от меня не денешься… Дурочка моя… Любимая…

Нина не слышала его, конечно. Она стояла наверху и смотрела на Диму, медленно приближавшегося к ней, на догонявших милиционеров…

Новый приступ тошноты подступил к самому горлу. Тошнота и слабость. Господи, как не вовремя! И почему? Усталость? Нервы?

Нина села на рифленую ступень эскалатора. Да, мутит, не проходит. Странно…

Боже мой, неужели? «Нина, роди мне сына!» Неужели? Только этого мне не хватало! Для полного счастья.

— Графиня! — крикнул Дима весело. — Меня сейчас в отделение загребут! Я уже арестант, графиня! Вы в Сибирь за мной поедете? Как жена декабриста?

Нина улыбнулась и утвердительно кивнула.

Стойкий оловянный Солдатов

Петр Петрович Солдатов поставил ящик с двумя дюжинами «Очаковского» на цементный пол подсобки, сказал, отдышавшись: «Последний», стянул с правой руки старенькую вязаную перчатку и глянул на циферблат наручных часов.

— Иди, — разрешила Надя, продавщица, принимающая товар. — Восемь без трех. Свободен.

Двое грузчиков протопали мимо, на ходу вынимая из карманов спецовок папиросы и спички.

— Петь, покурим?

— Свободен… — повторила продавщица Надя почти мечтательно, ни на что, понятное дело, не рассчитывая, потому и с усмешечкой грустноватой. — Петь, ты все еще свободен?

— Я, Надюша, свободен всегда. — Солдатов сбросил с плеч спецовку, и продавщица подхватила ее с готовностью. — При любых обстоятельствах. — Он склонился над рукомойником и стал намыливать крупные, узкие в запястьях руки. — У меня это в крови. Прабабка, говорят, была из цыган. — Петр Петрович бросил на продавщицу быстрый веселый взгляд. — Из таборных. Ясно?

— Похож, — сказала продавщица, глядя, как он растирает полотенцем мокрое лицо — смуглое, скуластое, с глубокой бледной отметиной плохо зарубцевавшегося шрама над правой бровью. — Похож, — повторила она, принимая полотенце.

Ее уж раз десять окликнули раздраженно, откуда-то из глубин подсобки: «Надь! Ну, где ты?» — а она все стояла, комкая в ладонях влажное полотенце, и смотрела на Солдатова с глуповатой улыбкой.

Петр Петрович красавцем не был. Слава богу, не был. Он был из той редкой мужской породы, вымирающей, заповедной, реликтовой, из той породы, которая… О Господи! Мужик, вот и все. Настоящий.