— Ты куда? — размазывая слезы по лицу, охнула жена. — Олег! — Она повисла у него на руке. — Я тебя не пущу никуда!

— Я в Сбербанк, — соврал он, не раздумывая.

— Но давай объяснимся, в конце концов! Эти шлепанцы, они…

— Я в Сбербанк, Лена. — Олег надел куртку и похлопал ладонью по карману. — Приду к открытию. Они вчера сами сказали: «Приходите к открытию».

Жена отпустила его руку. Ага, значит, он рассчитал правильно: слово «Сбербанк» подействовало магически. Как правильно набранный код Сейчас замок щелкнет и дверь откроется.

— Олелечка, ты же ничего не понял. — Лена открыла входную дверь. — Эти шлепанцы, они знаешь откуда? У подруги ремонт, и она…

Олег кивнул, не дослушав, осторожно, бочком, выскользнул на лестничную площадку и вызвал лифт.

Свобода! Да здравствуют чужие мужские шлепанцы с лоснящимися стельками! С Новым годом, с новым счастьем! Прости мне, Господи, этот беспримерный цинизм, но я никогда не любил ее, Господи, куда я только не убегал от нее, ни в чем не повинной, простодушной дурехи, какие только поводы не изобретал, чтобы слинять отсюда на неделю, на месяц, на год…

— У нее ремонт, у подруги. Ты понял? Она перетащила ко мне весь свой гардероб. — Жена стояла в дверях, глядя заискивающе, с растущим недоверием.

— Она носит мужские шлепанцы? — весело спросил Олег, дрожа от нетерпения. Лифт полз наверх непростительно, садистически медленно. — Ну да, теперь модно. Стиль унисекс.

— Ты что, издеваешься? — Лена сделала шаг к нему. — Ты мне не веришь, Олелечка? Это ее мужа шлепанцы! Олег! Олег, ты вернешься?

— Ну конечно. — Дверцы лифта разъехались наконец. Олег вошел в кабину, улыбаясь жене умиротворяюще. — Конечно, вернусь. Я — в Сбербанк, Ленка.

Абсолютный скот. Он помахал ей рукой и нажал на кнопку первого этажа. Свобода! Да, я — скот, Господи, но я был бы еще большим скотом, если бы продолжал мучить ее и себя, продлевая эту затянувшуюся мороку.

Он открыл бумажник Две сотенные. Сорок копеек серебром. Это вся ваша наличность, господин народный артист. С Новым годом, мэтр! С новым счастьем.

* * *

Что с ней происходит? Сосудистый спазм? Но тогда была бы боль…

Выйдя из магазина, в котором Дима арендовал два этажа, Нина остановилась, потом сделала несколько осторожных шагов к краю тротуара, где стояла машина.

Боли не было, только сдавило виски. Как будто чьи-то огромные, сильные, невидимые ладони сжали голову в жестких властных тисках В глазах потемнело. Нет, это все-таки спазм.

Нина прислонилась к стеклянной глади рекламного щита и перевела дыхание. Странное, незнакомое доселе ощущение! Будто тело стало невесомым, каким-то бесплотным.

— Владик! — окликнула Нина Диминого шофера и охранника, сидевшего в машине. — Владик!

Она произнесла его имя дважды и не услышала своего голоса. Она вообще ничего не слышала и не видела. Дневная улица, пешеходы, яркая вывеска Диминого магазина, последнего его оплота, сданного, впрочем, сегодня без боя, — все сейчас расплывалось перед глазами в пестрое, смазанное по краям пятно.

Она должна была родить. Вот оно что. Нина подумала так — и тотчас уверилась в этом, и диковатая догадка показалась ей единственно, непреложно правильной. Сегодня, сейчас она должна была бы родить своего мальчика. Если бы не потеряла его тогда, в марте, — сегодня она родила бы Диме сына.

Ей говорили — так бывает: женщина, потерявшая нерожденного ребенка, все равно потом безошибочно чувствует тот час, ту минуту, когда он должен был бы появиться на свет. Ей говорили — она не верила…

Нина повернулась и прижалась лбом к гладкой поверхности рекламного щита, впечатавшись повлажневшими от холодного пота ладонями в пламенеющие за пыльным стеклом, улыбающиеся губы Клаудии Шиффер, рекламирующей «Ревлон».

Дурнота. Вязкая обморочная слабость. Ничего, сейчас все пройдет. Сейчас, уже скоро…

Ребенка она потеряла в марте. Диму — тогда же. Да, она потеряла Диму тогда же. С тех самых пор, с того холодного весеннего вечера, когда Дима выл в голос, никого не стыдясь, метался по холлу дорогой римской частной клиники, — с тех самых пор, с каждым новым днем, Дима отдалялся от Нины дальше, дальше, дальше…

Он так и не смог примириться с этой утратой. Нина — смогла, Дима — нет. Он так мечтал о сыне. О наследнике. О Шереметеве. Он так хотел, чтобы…

Отпустило. Прошло так же внезапно, как и началось. И слух, и зрение — все вернулось. Осталась слабость: ватные ноги, влажные от холодного пота лоб и шея. Нина приблизила ладони к глазам — руки мелко дрожали…