— Как я ее понимаю, — заметила Нина. — И куда она тебя определила?

Выяснилось, что Марсельеза устроила Костю грузчиком в овощной магазин.

— Сколько продержался? — спросила Нина с неподдельным интересом. — День? Два?

— Три, — буркнул Костя. — Они меня спаивали. Я, Нина, не могу бормотуху пить. У меня язва, ты знаешь. Я вернулся. Прости меня. Давай снова зарегистрируемся.

…Пешеходный переход. Черный «Опель» проскочил на «зеленый». Нина погрозила кулаком ему вслед. Мчат на зеленый свет, новые хозяева новой жизни. Напролом! Нет для них ни правил, ни законов. Они их сами для себя устанавливают. Все для них — «Опели», супермаркеты, набитые шикарным шмотьем и отменной жратвой, рестораны, отели-мотели… И этот город и этот проспект, по которому они летят на своих иномарках беспрепятственно, на «желтый», на «зеленый», не все ли равно… Все для них — и эта московская осень, и это сентябрьское солнце.

Стоп. Остановись, подруга. Вот эта злоба пролетарская, темная, тяжелая, мутная — разве тебе это свойственно? Нина замедлила шаг. Она уже подходила к подземному переходу. Не хватало еще озлобиться на весь свет. Избави Боже! Вспомни глаза маменькиных соратников, большевиков-подпольщиков, явившихся на очередную кухонную сходку!.. Кстати, надо матери сказать: пусть завязывает с этими домашними маевками. Хватит! Вспомни глаза этих перовских на пенсии, этих Кибальчичей в отставке — загнанные, горящие лихорадочным блеском, полубезумные… Вспомни, содрогнись и устыдись, погаси в себе вспышку завистливой злости. Все хорошо, Нина. У тебя все в порядке. В лучшем виде. Вот так-то.

Нина спустилась в подземный переход Зинаида, напарница, стоящая возле газетного лотка, уже грозила Нине кулаком, тыча пальцем на циферблат наручных часов. Нина подбежала к ней, отдуваясь.

— Убью! — изрекла Зинаида. — Опоздала на сорок минут. Где тебя черти носят? Гони долг, я тут боди себе присмотрела.

Батюшки! Нина прижала ладони к щекам. Она ведь и Зинаиде должна, тридцатник Совсем забыла. Придется отдавать.

— Зачем тебе боди? — Нина открыла кошелек и выгребла оттуда все, что там было. — Зачем тебе боди, зима на носу… Держи. Ровно тридцать.

В кошельке осталось две мятых бумажки. На метро хватит. А дальше будем думать. Будем соображать, у кого перехватить до зарплаты. Позвонить, что ли, Носовой? Она богатая, челночит себе на славу. Черт, телефон отключили, забыла…

Ладно. Я подумаю об этом завтра. Завтра, как говаривала Вивьен-Скарлетт, кокетливо щуря рысьи глазки. Вам бы, леди, мои проблемы.

Ничего. Я их решу. Я с ними справлюсь. Не впервой.

* * *

Дима сидел у себя в офисе, в своем кабинете, за бескрайним столом.

Два эстонца развалились в креслах напротив. Устроились удобно, покуривали «Мальборо», стряхивая пепел мимо пепельниц, на ковер. Наглели с каждой минутой, надувались от сознания собственной значимости.

Дима смотрел на них, слушал молча. Эстонцы производили у себя, в своем Богом забытом Тарту, отменного качества гобеленовое полотно. Дивных расцветок, стильных, «под ретро». Дима, осваивающий концепцию новой мебельной серии (эдакий мебельный «антиквариат») искал для своей пробной партии ретро-гарнитуров именно такую ткань для обивки. Вездесущий компаньон Лева, обрыскав пол-восточной Европы, наткнулся на эстонцев почти случайно. О чем еще мечтать? Товар — под боком, цены — копеечные, качество — супер.

Не тут-то было. Прибалты, с их крестьянским чухонским хитрованством быстро сообразившие, какие они для Димы подарки, тут же принялись набивать цену и требовать к себе иного отношения. Самое забавное, что они привезли с собой переводчика. Они, знающие русский едва ли не лучше, чем Дима (Лева, устраивая их в «Балчуг», сам слышал: трепались с администраторшей на отменном русском, практически без акцента), теперь лопотали с ним на эстонском. Бросят три фразы — и курят, усеивая ворс ковра пеплом. Переводчик — мордастый парень, пивом тянет за версту — переводит с ленцой, спотыкаясь на каждом слове.

Дима слушал, молчал, зверел.

— Так, — сказал он наконец, поднимаясь из-за стола. — Тебя как зовут? Тынис? Тынис, давай переведи господам мануфактурщикам. Торговаться я с ними не буду. Или они согласны на мои условия — или пусть катятся на хрен.

У господ мануфактурщиков вытянулись лица. Ясное дело, осилили фразу без перевода. Лева закашлялся, мучительно подыскивая слова, которые могли бы снять напряжение.

Дверь в кабинет распахнулась. Лара ворвалась в Димины угодья, словно смерч. Доблестная Димина секретарша почти висела у Лары на локте, пытаясь остановить нежданную визитершу, вернуть ее обратно в «предбанник».

Эстонцы оживились, заерзали в креслах, забыли про свои сигареты и обиды, обменялись парой коротких оценивающих фразочек.

— Давай, переводи, — велел Дима переводчику, не спуская с Лары недобрых глаз.

— Это не очень переводится. Они про даму, — пояснил Тынис с ухмылкой.

Что и говорить — Лара была хороша. И следа не осталось от угловатой пацанистой уличной певички, встреченной Димой когда-то у арбатского перекрестка. Лара была шикарно «прикинута», классно подстрижена. Прическа от Зверева, макияж от Новикова, гавайский загар. Подмосковный апломб.