– Пойдем, я ледяную кадушку сделаю, чтоб бензин перелить.

Разрубить бочку на две половинки не так уж трудно было, даже радостно. Сделал все так, как сгоряча придумал. Работал я и все больше замахивался. Вот бы всю эту силу ветров Арктики запрячь, использовать, в электрический ток превратить - и по всей стране! Еще тогда в голову втемяшились ветроцентрали по всему побережью.

Колодок сделать не из чего. Пришлось простые камни прилаживать и прижимать их к шкиву, опущенному в бак центрального отопления. А вертушка на оси, пропущенной через потолок, уже над коньком крыши возвышалась. И даже вращалась. Но... ничего с торможением шкива не получалось. То не грелся он вовсе, то сразу останавливался, и никакой ветер не мог свернуть карусель. Трудились и о холоде в комнатах забыли, а тепло только от нашего напряжения.

Обозлился Сходов и буркнул:

– Сомнительное у вас изобретение, Толстовцев.

В других обстоятельствах такое слово мне что кнут лошади, но сейчас я о дочурке прежде всего думал, представлял, какая она взрослая будет, на кого похожей станет, может быть, по ученой части пойдет. Но для этого выжить должна была сейчас, а выжить можно только в тепле.

И услышал над головой знакомый гул. Еще с партизанских времен научился по звуку разбирать, чей самолет летит, - наш или вражеский. А тут наши летели, наши!..

Значит, не выдержал Василий Васильевич, вызвал-таки самолеты, не поверил в мое "изобретение".

– Они мешки с углем сбросят, - сказал Сходов.
– Я сам их найду; вешки у каждого поставлю, из дома не выходите.

А на дворе - пурга. Самая злющая.

– Ну спасибо, - говорю, - Василий Васильевич. Памятник вам надо поставить за спасение новой Марии Кюри, какой непременно станет Аэль.

– Какой еще памятник?
– обернулся Сходов.

– Обыкновенный, каменный. Из глыбы вытесать.

Сходов махнул рукой и ушел.

Ох, долго он не приходил, долго! Оказывается, заблудился в пургу, и так же, как я когда-то, в снегу отлеживался, волевой гимнастикой согревался.

А у меня мысль за мысль цепляется. Теперь, через столько лет, даже интересно проследить, как решения рождаются. Про памятник сказал, который из камня вытесать надо, а сам про каменные колодки подумал. Почему не работают? Да потому, что к шкиву не прилегают. И надо их так же вытесать, как статуи делают.

И вытесал я колодки, первые мои "статуи" в жизни, вытесал и плотно прижал к шкиву, и сразу искры из-под них посыпались. Так приятно кожу жгло! В котел снегу подбрасывать еле успевал - он таял, и вода нагревалась.

А когда Василий Васильевич, отсидев в сугробе, вернулся с первым мешком угля, то вошел в нагретую кухню, где Мария впервые Аэлиту в тепле пеленала.

Но на этом моя схватка с ветром не кончилась. Правильнее сказать только началась".

Глава третья

АЭЛИТА

– Аэлита! Тебя к телефону. Все тот же старческий голос.

Юрий Сергеевич не стал ждать, пока жена подойдет, и раздраженно бросил телефонную трубку на столик.

– И вовсе не старческий, - возразила Аэлита, почему-то оправляя на ходу прическу.

– Стоит ли отрицать, что он старец? Ведь я-то его видел не где-нибудь, а в Риме.

– Пожилой человек с подлинно юной душой.

– Если пренебречь тем, что у него внучка поступила в наш институт, который мы с тобой закончили.

– Прелестная девочка, честное слово! Одни пятерки, - отпарировала жена и взяла трубку.
– Да, я слушаю. Здравствуйте, Николай Алексеевич! Очень рада. Конечно, это меня интересует. Как вы можете сомневаться! Взять собаку? Конечно, конечно! Вы предупредите своего секретаря, а то вахтеры, представьте, чего доброго, не пропустят. Большое вам спасибо. До свидания.

– Собаку!
– возмущенно поднял соболиные брови Юрий Сергеевич и с высоты своего роста посмотрел на маленькую Аэлиту.
– Каков полет! Поднебесье!

– Собака нужна в лаборатории. Я обещала. А поднебесье - это Эльбрус. Если бы ты видел, как он спускается с гор, ты забыл бы слово "старец". Право-право!

– Предпочитаю для спуска лифт, - пожал плечами Юрий Сергеевич.
– А в других случаях - иные достижения научно-технической революции.
– И он подошел к зеркалу поправить итальянский галстук.

Аэлита не ответила. За последнее время она все чаще предпочитала отмалчиваться.

– Алла!
– сердито крикнула из коридора свекровь, молодящаяся старуха с химической завивкой и увядшим, но в незапамятные времена красивым, как и у сына, лицом.
– А кто пойдет за мальчиком? Пушкин? Так его на дуэли убили.