Двери не было, только болтающиеся петли, а за порогом – узкая пустая комната с одним-единственным окном и битыми бутылками на полу (ясный намек, что делать тут нечего, если не хочешь изрезать ноги).

– Отвернитесь, – сказал Элфи, и мы подчинились, а потом повернулись и увидели дверь, которая ждала нас, – толстую, сделанную из древнего темного дерева. Дверной молоток был в виде кабаньей морды с кольцом в пасти, а посередине торчала массивная бронзовая ручка.

Я разглядела нацарапанные на дереве руны, скрытые среди извилин и трещин – древнеанглийские защитные чары. Я три года в школе читала на древнеанглийском и теперь узнала то абсолютно бессмысленное заклинание, которое нашла в среднем классе, – защиту против шторма. Вероятно, эти доски взяли с какого-то старинного зачарованного корабля. Артефакты, как и все на свете, постепенно изнашиваются со временем, но если взять нечто очень прочное, за чем хорошо ухаживали, потратить массу сил на восстановление и дополнить изначальную магию новыми слоями заклинаний, имеющими сходный смысл, можно получить гораздо более могущественный предмет, чем если начать с нуля. Почти наверняка никто, питающий враждебные намерения к анклаву, не сумел бы проникнуть за эту дверь.

Замок щелкнул от одного прикосновения пальцев Элфи, но дверь не желала открываться – пришлось упереться плечом и нажать, и тогда она подалась, даже слишком быстро. Элфи качнулся вперед, а Лизель мгновенно выстрелила заклинанием-копьем через его голову и рассекла притаившегося за дверью грюма на две аккуратные половинки, верхнюю и нижнюю.

– Да, защита правда перестала работать, – сказала я, разглядывая аккуратный разрез посередине грюма.

Тварь уже успела поохотиться. Внутри находились чьи-то неопознаваемые останки в процессе переваривания, в том числе несколько пальцев с ногтями. Сару чуть не стошнило. Хотелось бы мне сказать, что я привыкла к разным ужасам, сражаясь в одиночку со злыднями в Шоломанче, но, к сожалению, я уже родилась привычной, во всяком случае с иммунитетом к базовому уровню насилия.

Я отвела взгляд от подергивающегося туловища грюма. Когда все мы отвлеклись, дверной проем – сам по себе артефакт – не упустил возможности сомкнуться. Без предупреждения, не успев даже сделать последний шаг, я внезапно оказалась внутри лондонского анклава – и к этому у меня уж точно не было привычки.

Я читала про лондонский анклав, даже видела иллюстрации в библиотеке Шоломанчи. Но это все равно что нарисованное дерево по сравнению с деревом настоящим, где торчат ветки, и шелестит листва, и пахнет древесиной, и кора шершавая, и ветер дует, и вокруг растут тысячи других деревьев, и в них нет ничего особенного, просто деревья, и твое дерево – тоже просто дерево. Картинка может быть хороша сама по себе – как плоское изображение – с точки зрения содержания и композиции, но она не имеет ничего общего с реальностью дерева.

Мы (и останки грюма) находились на скалистом выступе утеса, похожем на террасу, под которой простирался обширный, непрерывно колеблющийся сад. Что-то вроде громадной оранжереи, только потолка я не видела. Впрочем, это не походило ни на оранжерею, ни на сад, ни на лес. Скорее на рисунок сада из волшебной сказки, где цветы, лозы и деревья неимоверным образом громоздятся друг на друга, цветут все одновременно и вечно, блаженно игнорируя природу.

По скале рядом с нами с журчанием тек небольшой водопад, пропадая под нашим карнизом и появляясь вновь на другой стороне, чтобы перескочить на следующий выступ, едва заметный сквозь качающиеся ветви. Я мельком увидела стол, на котором стояли пустой серебряный графин, узкие бокалы и поднос, накрытый крышкой; все это намекало, что достаточно повернуть за угол, чтобы оказаться там, и к твоим услугам будут еда и питье, какие пожелаешь. Мы были совсем одни, но за поворотом, казалось, шла вечеринка – если напрячь слух, сквозь шум водопада долетала музыка.

Над нашей террасой был кованый кружевной навес, увитый лозами, с которых свешивались желтые цветы; на столбах, поддерживающих навес, висели лампы витражного стекла, похожие на бутоны. Две лестницы вели вниз в разных направлениях: одна, узкая, с истертыми каменными ступенями, проходила меж двух громадных валунов, а другая, витая, железная, спускалась с середины площадки, и от нее ответвлялись две тропинки, каждая из которых сулила какие-то потайные места, скрытые за пологом ивовых ветвей, лоз и густой зелени. Скалистый склон над нами выступал, как стрела подъемного крана, и его покрывали цветы и деревца, а высоко над ним проблесками виднелась крыша оранжереи, явно созданная человеком, которому ботанические сады в реальном мире казались слишком маленькими и скудными. Миллионы треугольников витражного стекла в тонкой железной оправе, словно покрытых легкой изморозью, создавали впечатление, что за ними – небо. Открытое небо, солнце на котором только начало клониться к вечеру. Очевидно, наверху висели огромные кварцевые лампы, позволяющие всей этой зелени расти, однако их притушили или совсем выключили.

Неподалеку зажглись несколько небольших фонарей, похоже, ради нас, но даже они горели тускло и с трудом. Не только в освещении было дело: чем дольше я стояла там, тем сильнее чувствовала – до осязаемости, до полной уверенности, – что анклав начинает гибнуть. Лизель не ошиблась – это можно было почувствовать. Что-то произошло в самих недрах. То, что удерживало анклав в пустоте, осыпалось и рушилось, как заброшенный особняк на той стороне.

И мне хотелось спасти этот волшебный сад. Я ничего не могла с собой поделать, хотя, посмотрев на лежащее передо мной чудо, сразу поняла, что мама была права. Пока что я не ощущала малии, которая, по ее словам, составляла часть любого анклава; тошнотворное предощущение гибели было слишком сильно, оно все заслоняло. Но не обязательно было это чувствовать, чтобы точно знать. Обладая сутрами, я уже имела некоторое представление о том, что можно сделать с их помощью – я обзавелась собственной волшебной дверью в убежище. Ничего подобного лондонскому анклаву я бы строить не стала. Компания целеустремленных волшебников, действующих сообща, с энергией конвейера, которая сильнее магии, может сделать многое – но нельзя выстроить в пустоте волшебный город или роскошный дворец и зажечь новое солнце исключительно для себя и своих друзей. В лондонском анклаве состояло несколько тысяч магов, но понадобилось бы в десять раз больше, чтобы создать этот сад и поддерживать его в должном виде. Конечно, они не могли обойтись без малии.

И продолжали ею пользоваться, разумеется: пользоваться малией, которая вовсе не выглядит как малия. Большинство волшебников, работающих на лондонский анклав, вероятно, жили в пределах часа езды от ближайшего входа, чтобы не сталкиваться со злыднями, которые постоянно ошиваются вокруг в попытках добраться до маны. Они тратили время и силы, обеспечивая анклаву красоту и мощь, а потом плелись домой и получали скудную плату обыкновенными деньгами, небольшой магический паек и надежду, вечную мучительную надежду, что однажды им предложат остаться. Что хотя бы их детям предложат остаться. Это не та малия, от которой магу делается плохо: члены анклавов не вытягивали ману насильно из тех, кто на них трудился, и не сталкивались с яростным сопротивлением. Они нашли гораздо более безопасный способ получать необходимый ресурс. Как делали их отпрыски в Шоломанче, высасывая энергию и труд у неудачников, чтобы самим выбраться и вернуться домой.

Мне хотелось врезать Элфи по его унылой физиономии за то, что он меня в это втянул – он, Сара и Лизель, которая сама некогда была одиночкой, но предпочла вскочить в шлюпку, как будто не видела ничего плохого в том, что члены анклавов делали с остальными. В результате она смогла проникнуть в волшебный сад.

А еще мне хотелось бродить по этому саду целый месяц, целый год; мне хотелось пройти по всем дорожкам, изучить все укромные уголки. Попробовать содержимое серебряного кувшина – наверняка оно восхитительно. Взобраться на вершину покрытого зеленью утеса, пройти вдоль водопада, проникнуть в тайный мир пещер…