Говорит вполголоса:

– Жопа в пене, земеля, но до конца недели трёх надо оприходовать.

Я не верю услышанному:

– Трёх? За пять дней? Почему?

– Много наших соскочило. Дыры надо законопатить, выручай, земеля. Пока других найдём, пока втянутся… то, сё…

– Почему соскочили?

– Кого-то менты приняли, одного на кладбище сволокли… Один сам завязал. Решил, что миру ничего не угрожает, просто его глючило так, с головой нелады были. В монахи собрался, дурачок, грехи замаливать. Ну, и другие, у каждого своя причина…

Я хмурюсь, осмысливая сказанное. Вестник угадывает созревающий вопрос и укоризненно качает головой:

– Нет никаких глюков, земеля. Взаправду всё, чем хочешь поклянусь.

Я молчу. Потом заглядываю ему в глаза:

– А как проверить?

Он продолжает смотреть прямо. Хитринка исчезает, под новым взглядом я чувствую себя несмышлёнышем, которому вот-вот втолкуют азбучную истину.

– Ты знаешь – как. Только назад потом ничего не воротишь… Да и сам покумекай, земеля, зачем глюку про себя рассказывать? А? Ну, ну?

Мне нечего ему ответить. По крайней мере, сейчас.

– А всё потому, что правда на моей стороне… – кивает вестник. – Хотя, есть закавыка похуже, чем менты. Отговаривать начали, гниды, как с цепи сорвались. Раньше, бывало, тоже пробовали, но без нынешней борзоты, как будто почву прощупывали… А сейчас, видать, какой-то мир уже почти раскурочили, теперь к нашему лапы тянут…

О ком речь, я не спрашиваю. Семилетней давности разговор с первым вестником, чем-то похожим на нынешнего, сохранился в памяти от первого и до последнего слова.

«Те, кому мир погубить в радость. Думаешь, таких нет? Е-е-есть, куда ж без них… Наших отыскивают и начинают яд в души лить, веру в нужное дело расшатывать. Мерзость неописуемая… Отговаривать умеют, каждого в слабое место тычут, без всякой жалости. Этот мир сожрут и новый искать станут, им привычно… Мы, конечно, из кожи вон лезем, чтобы эту мерзость утихомирить, но, если что, на самого себя только надейся. Если начнут баламутить, сомнения сеять, ты к душе своей прислушайся. В ней у тебя стерженёк должен быть, который им переломить кишка тонка, – полная вера в то, что ты делаешь…»

Сегодняшний вестник говорит что-то ещё, я слушаю вполуха, борясь с желанием тронуть пальцем его усы или щёку, чтобы понять: он – не порождение моего мозга, он – настоящий. Но я гашу это желание, хотя и не без труда. Вестник прав – должна быть вера. Без неё – никак.

– В общем, вот такой расклад, земеля… Всё понятно?

– Всё.

Вестник облегчённо скалится, кивает.

– Вот и славно, земеля… Знаю – не подведёшь. Да, и запомни, оприходовать нужно не абы как, а с выдумкой, позатейливее. Такое вот блюдо от шеф-повара. Я знаю, ты умеешь, земеля. Один из лучших, как-никак. Тебе это кто-нибудь говорил?

Вместо гордости почему-то приходит грусть. Я негромко бросаю:

– Нет.

– Вот, знай теперь. Всё, прощевай!

Вестник выходит на следующей станции, сразу пропадая из вида. Я бездумно смотрю на проплывающую за окном платформу, а когда она исчезает, достаю сборник стихов.

…свежую кровь цедит древний обряд:

мясо ночи скроет сумерек кости.

слушай… замри… хриплый вой упыря

вьюга подхватит на старом погосте…

Приехав домой, я наскоро ужинаю и ложусь спать. Нынешний сон я знаю наизусть, он снится мне самое малое раз в неделю; он – подтверждение того, что ничего не происходит зря.

Я вижу человекоподобных существ – огромных, уродливых, но разумных. Они стоят на краю обрыва и яростно сражаются с другими – такими же гигантскими, но более жуткими, словно сошедшими с полотен талантливого и неизлечимо одержимого тьмой живописца. Чудовища неутомимо лезут и летят из тьмы, скрывающей лежащую за обрывом пропасть. Мне хватает взгляда, чтобы понять – это схватка за наш мир.

Человекоподобные рвут и ломают чудовищ голыми руками, сбрасывая их обратно во тьму. За спинами наших защитников стоят огромные чаши с кровью, изуродованными человеческими телами и конечностями. Обессилев или получив рану, защитник отходит к чаше, умывается, пьёт или ест из неё. Его рана быстро затягивается, усталость исчезает, и он возвращается в строй.

Конец ознакомительного фрагмента.