Воины Карфагена

С сицилийскими наёмниками связано и начало Первой Пунической войны. Отряд наёмников Агафокла после его смерти возвращался домой, в Италию. Но по дороге «солдаты удачи» захватили город Мессину, перебили мужское население и осели там. Так они основали в 280-х годах до н. э. свою разбойничью республику, которая просуществовала достаточно долго. В историю они вошли как мамертинцы — «сыновья Марса», что достаточно ярко их характеризует. В своих рейдах они грабили и захватывали внутренние районы острова — и внезапно стали весомым военно-политическим фактором в борьбе Сиракуз и Карфагена за контроль над Сицилией. Так как была угроза, что мамертинцы уйдут под крыло Карфагена, а это могло изменить баланс сил на острове, Рим принял их «в союзники» под именем civitas Mamertina foederata. А борьба за Мессину между Карфагеном и Римом и стала поводом к войне [19] .

Французский историк Серж Лансель (в книге «Ганнибал») отмечает, что накануне Первой Пунической войны в Риме произошло возвышение родов кампанского происхождения. Так, в период между 267 и 245 годами до н. э. консулами семь раз становились представители рода Атилиев, уроженцев Кампании. Они гораздо острее остальных сознавали опасность соседства с Карфагеном — и фактически Первая Пуническая война стала «их» войной [20] . Поэтому, как полагает историк, то, что в 264 году до н. э. римский народ на собраниях, проводимых по инициативе консулов, в частности Аппия Клавдия Кавдекса, согласился прийти на помощь бандам наёмников-мамертинцев, было не случайностью, а сознательным политическим выбором [21] .

Римляне переправились на остров. Цитадель Мессины в тот момент удерживали пунийцы. Карфагенский полководец Ганнон, которого пригласили на городское собрание, был захвачен римлянами. И его заставили сдать крепость. За это, по возвращении в Карфаген, он был распят. Тут не нужно удивляться — казнь через распятие на кресте была популярной в Карфагене. И так нередко наказывали своих провинившихся полководцев.

Наёмники-мамертинцы, основавшие свою республику, фактически стали причиной Первой Пунической. А после войны, проигранной Карфагеном, другие наёмники поставили под вопрос само существование этого государства.

В детстве у меня на книжной полке оказалась книга Гюстава Флобера «Саламбо». Времена были доинтернетные — и она оказалась единственным источником по истории восстания наёмников в Карфагене. Так что же там произошло?

После очередного морского поражения в битве при Эгатских островах в 241 году до н. э. истощенный длительной войной Карфаген признал своё поражение. Начались мирные переговоры. Сицилия переходила к Риму, Сардиния и Корсика оставались владениями Карфагена. Полководец Гамилькар Барка (отец Ганнибала, тогда ещё не знаменитого) ушел в отставку с поста командующего армией в Сицилии и уплыл в Карфаген. Скорее всего, он осознавал всю опасность возвращения в Африку воинов, требовавших платы, в то время как государственная казна была совершенно опустевшей. И все эти опасения были небеспочвенными.

Согласно условиям мирного договора необходимо было провести немедленную эвакуацию воинов, находившихся на западе Сицилии в районе города Лилибей. Там было много наёмников из различных стран и племен. Их отправкой в метрополию занялся Гисгон. Он понимал, что массовое прибытие в Карфаген тысяч вооруженных и озлобленных воинов — не самый лучший вариант, поэтому отправлял их небольшими партиями. Там, по идее, с ними могли расплачиваться и отправлять на родину. Однако у Карфагена были большие финансовые проблемы, поэтому власти решили собрать в городе всех наёмников, считая, что так с ними будет легче договориться — и уменьшить плату. Эта была большая ошибка, едва не ставшая для Карфагена фатальной. В городе появилась масса воинов, которая без авторитетного командира вскоре превратилась в озлобленную толпу. Именно это вдохновило Флобера на создание красочной сцены пира наёмников в «садах Гамилькара»:

«Совет предоставил им его дом для пира. Выздоравливавшие солдаты, которые ночевали в храме Эшмуна, отправились сюда на заре, плетясь на костылях. Толпа возрастала с каждой минутой. Люди беспрерывно стекались ко дворцу по всем дорожкам, точно потоки, устремляющиеся в озеро. Между деревьями сновали кухонные рабы, испуганные, полунагие; газели на лугах убегали с громким блеянием. Солнце близилось к закату, и от запаха лимонных деревьев испарения потной толпы казались ещё более тягостными.

Тут были люди разных наций — лигуры, лузитанцы, балеары, негры и беглецы из Рима. Наряду с тяжелым дорийским говором раздавались кельтские голоса, грохотавшие, как боевые колесницы, ионийские окончания сталкивались с согласными пустыни, резкими, точно крики шакала. Грека можно было отличить по тонкому стану, египтянина — по высоким сутулым плечам, кантабра — по толстым икрам. На шлемах у карийцев горделиво покачивались перья; каппадокийские стрелки расписали своё тело большими цветами; несколько лидийцев с серьгами в ушах садились за трапезу в женских одеждах и туфлях. Иные, намазавшись для праздника киноварью, похожи были на коралловые статуи.

Они разлеглись на подушках, ели, сидя на корточках вокруг больших блюд, или же, лежа на животе, хватали куски мяса и насыщались, упершись локтями, в мирной позе львов, разрывающих добычу. Прибывшие позже других стояли, прислонившись к деревьям, смотрели на низкие столы, наполовину скрытые пунцовыми скатертями, и ждали своей очереди.

Кухонь Гамилькара не хватало; Совет послал рабов, посуду, ложа для пирующих; среди сада, как на поле битвы, когда сжигают мертвецов, горели яркие костры, и на них жарили быков. Хлебы, посыпанные анисом, чередовались с огромными сырами, более тяжелыми, чем диски. Около золотых плетеных корзин с цветами стояли чаши с вином и сосуды с водой. Все широко раскрывали глаза от радости, что, наконец, можно наесться досыта. Кое-где затягивали песни.