– Еще раз представьтесь и повторите адрес, – попросил женский голос в трубке, – сейчас к вам будет отправлена дежурная машина.

– Это Ипатьев, программа «Город принял», – тихо сказал Павел и больше не мог выдавить из себя ни слова, потому что у него сдавило горло, словно кто-то, подкравшись неслышно сзади, обхватил его шею жесткими стальными пальцами.

Не прошло и пяти минут, как во двор влетел служебный автомобиль, а когда трое полицейских поднялись в квартиру, подъехали еще две машины.

Один из вошедших представился:

– Начальник убойного отдела РУВД майор Гончаров.

– Мы знакомы, – кивнул Павел, – вы расследовали дело об убийстве антиквара Соловейчика. Тогда вы тоже были начальником убойного отдела. Я пытался взять у вас интервью, но ничего не получилось.

– Было такое, – подтвердил Гончаров, – лет семь назад, а может, и восемь. Я все хотел найти возможность извиниться за тогдашнюю свою грубость.

– Я не обиделся, послали и послали: у каждого своя работа, а я мешал, вероятно.

Привели понятых из соседней квартиры, пожилую пару, которых Ипатьев знал с детства. Старушка обняла Пашку и стала рыдать. Ее увели и позвали соседа снизу.

Эксперты начали свою работу, а Павел ушел на кухню. Очень скоро к нему присоединился майор Гончаров. Разложил перед собой листы бумаги, собираясь, очевидно, заносить туда показания Павла.

– Что-то ценное пропало? – спросил майор.

– Я особо не смотрел еще, но пропадать нечему. Кажется, ноутбука нет, который я подарил маме лет пять назад. Компьютер старый, но не из дешевых. Я ее обучал работать на нем, потому что детишки сейчас продвинутые, а ей хотелось разбираться во всех этих тиктоках, чтобы говорить с ними на одном языке. Ценностей в доме не было. Разве что дешевые цепочки, сережки, перстень у бабушки… Но тоже не из дорогих. Были награды бабушкины и деда… У бабушки медали: «За оборону Ленинграда», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», юбилейные и «Ветеран труда». Но, сами понимаете, стоит это гроши. А после дедушки остались ордена: Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и два Отечественной войны, и еще один – польский «Крест Грюнвальда», ну и медали…

– Ордена денег стоят, – напомнил полицейский, – в них же драгметаллы.

– Все равно это гроши. За сто тысяч рублей вряд ли кто пойдет на убийство.

– Мне тоже кажется, что убийцы шли сюда не за добычей, – тихо произнес Гончаров. – Сами как думаете, кто-то мог им мстить за что-то? Или, может, это месть вам?

– Им не за что, а мне – вполне возможно. Хотя вроде не за что. За то, что передача возродилась? Но мне и раньше угрожали пару-тройку раз, но действий против меня никаких не было.

– А за репортаж с убийством Каро Седого могли отомстить?

– А что я такого показал особенного? Кто-то пробрался к его бане и расстрелял его вместе с телохранителями. Я-то каким боком к убийству? Просто отснял и показал – это моя работа.

– Зато у нас на ушах стоят: в субботу собрали всех и сказали, что надо готовиться к войне за передел криминального мира.

Майор резко поднялся и направился в гостиную, где продолжали работать эксперты-криминалисты. Павел подошел к холодильнику, открыл дверцу и заглянул внутрь. Там стояла коробка с тортом, судя по всему, бабушка с мамой готовились встретить его сегодня. Может быть, они радовались, что на экранах снова будет популярная програм-ма, которую придумал их внук и сын, и захотели отметить событие праздничным чаепитием.

Ипатьев выглянул во двор: внутренний дворик наполнялся соседями, все что-то обсуждали, смотрели на окна квартиры Ипатьевых: люди уже все знали. К ним подошли опера и участковый, стали опрашивать.

Вернулся начальник убойного. Садиться за стол не стал, а начал оглядывать помещение кухни.

– Здесь когда-то дровяная печь стояла, – наконец произнес он.

Ипатьев кивнул, не понимая, при чем здесь печь.

– Я к чему о печке спрашиваю, – продолжил майор, – потому что должен был остаться дымоход.

– Не знаю, – покачал головой Павел, – при чем тут это?

– При том, что некоторые жильцы подобных старых домов там очень часто что-то прячут. Что-нибудь ценное. Не у всех же есть возможность арендовать банковскую ячейку в депозитарии. Делают это на случай, если залезут воры и все перероют, но в дымоход не полезут, потому что не знают о нем, а там…

– Бабушка ничего не прятала, – не дал ему договорить Ипатьев, – я бы знал об этом, да и прятать-то было нечего. Я уже говорил.

– Наград мы не обнаружили, – доложил Гончаров, – но орденские книжки остались. Будем по номерам искать. Тряхнем всех известных барыг в городе, все скупки, рынки, интернет-магазины, сайты разные, чтоб им провалиться. – Майор говорил так, словно оправдывался. – Мы уже начали работать: я отзвонился и попросил проверить по камерам все автомобили, выезжающие из вашего квартала за последние два-три часа.

Ипатьев кивнул и подумал, что Гончаров в полиции служит лет двадцать, а то и двадцать пять, то есть раза в два больше Инны Снежко, но она полковник, а он застрял в майорах.

– Опером начинали? – поинтересовался Павел.

– Так я и сейчас опер, – признался Гончаров, – люблю свое дело. Когда меня ранили в первый раз… Ну как ранили: пуля попала в бронежилет, только ребро сломано было. Мне дали несколько дней отлежаться; маме я сказал, что на лестнице оступился и упал. Она поверила. Мамы всегда верят. Простите.