Встаю с кровати, подушку ей поправляю. Вижу, плохо ей опять, ногой под кроватью задеваю тазик, чистый. Таблетки упаковками ест, в ее желудке они не держатся.

– Сама ела? – спрашиваю, знаю, что не соврет.

– Тебя ждала, – улыбается. Взгляд мой замечает.

– Сейчас принесу тарелку, чтобы все съела, – угрожаю, из комнаты выхожу, на кухню иду. Кулаком по стене мажу, не сильно. Злость огнем ревет – душу рвет. Борщ теплый еще. Тарелку наполовину наливаю, знаю, не съест больше. Пару ложек осилит и все. Хлеб нарезаю, на поднос все ставлю. Возвращаюсь в комнату, заставляю есть. Вижу давится, но молчит, к хлебу не притронулась.

– Хлеб бери, – смотрю хмуро, подчиняется. – Лекарства принимала сегодня?

– Конечно, – кивает. – Все как положено. Не помогают эти таблетки.

Знаю, что не помогают, сам вижу. Врач сказал, чем быстрее на операцию, тем лучше. Денег мало, еще нужно. Германия подождет, а мать нет. Скриплю зубами, кулаки сжимаю. Мама видит, но молчит. Ложку со стуком в тарелку опускает. Сил держать нет.

– Забери.

Беру тарелку, половины от налитого не съела. Ругаться хочу, но сдерживаюсь.

– Соседка была? Гулять выходили?

– Дела у нее сегодня. Насчет пенсии она ходила, надбавки какие-то оформлять, – оправдывается мать.

– Она неделю уже с тобой выйти не может, – чертыхаюсь. – Поговорю с ней.

– Не нужно, у человека своих дел хватает. Завтра сама выйду, сил наберусь и выйду.

Смотрю на нее, ком в горле глотаю. Выйдет она, как же.

– Одна не выходи. Завтра пораньше встану, и с тобой схожу. Упадешь еще, хуже будет. Потерпи, немного осталось.

– Я потерплю, – обещает, а сама глаза отводит. На хрен такие обещания! – Ты иди куда хотел, не переживай за меня, все нормально.

Снова встаю, пульт матери протягиваю. Сериалы пусть смотрит, пока меня не будет.

– На телефоне буду.

Кивает, телевизор включает.

– Иди.

Выхожу, направляюсь в свою комнату. Посреди комнаты застываю, снова про мать думаю. Почти полгода назад все началось. Плохо ей стало, посреди урока в школе. Она у меня работала учительницей русского языка и литературы. Хорошо, урок в старших классах был, быстро сообразили. «Скорую» вызвали, откачали, две недели в реанимации провела. Диагноз – заболевание сердца, операция нужна. Документы по всем кардиоцентрам разослал, ответ – не перенесет операцию. Тренер мой со знакомыми связался, насчет Берлина договорился. Счет прислали, обещали взять, прооперировать. Только счет тот не с двумя нулями и не с тремя. Да и не в рублях, в евро.

Квартиру нашу в Мурманске продать – не хватит. Сам денег решил собрать. По фондам письма разослал. Везде отказ. Пока суть, да дело, выписали мать и сказали на море везти, иначе не доживет она до операции, пока я деньги соберу. Так и оказались мы здесь. В школе собрали лишь десятую часть, а евро растет, счет как на дрожжах пухнет. Одна надежда на чемпионат. В том году в призеры попал, кучу денег, казалось, домой привез. Часть в Испании потратил, где чемпионат проходил. Часть уже дома, в Мурманске – мотоцикл купил, ремонт в квартире сделал. И на тебе, болезнь эта. Знал бы, ни копейки не тратил. Все бы продал, если бы мог. Да и то не хватит.

Слышу, как машина матери отъехала. Встала, в кухню спустилась. Нина, домработница, оладьи печет, тарелку мне подсовывает. Рядом на выбор ставит варенье, сметану и сгущенку в хрустальных розетках.

– Что хмурая такая? – смотрит на меня. Я уже и забыла, сколько она у нас работает. Дочь у нее тоже здесь в горничных, замуж за охранника собралась. Отец шутит, что одной большой семьей живем, в доме все свои. Так и есть, штат прислуги практически не меняется уже много лет. Мать у меня хоть и стервозная, но персонал ценит, премии хорошие дает, да и относится без особых претензий. Отец так вообще с прислугой как с родными. Я в него пошла. Нину как члена семьи воспринимаю, а с дочерью ее с детства в куклы играли.

– Нормально все, – огрызаюсь и сама виноватой себя чувствую. Нина вздыхает и снова к сковородке своей поворачивается. – Ключи мои где?

– Какие ключи? – Нина вид делает, что не поняла. – Не знаю я ни про какие такие ключи.

– От мотоцикла ключи где? – засовываю горячую оладушку, щедро смазанную сметаной, в рот. – Вкусно!

– Василина Дмитриевна, – начинает Нина, и я закатываю глаза, ожидая выговора. – Ты прекрасно знаешь, что Дмитрий Сергеевич запретил тебе ключи давать.

– Ну, ты знаешь, где они? – улыбаюсь, подлизываясь.

– Даже если бы знала, не дала, – отмахивается Нина и снова поворачивается к плите. – Убийственный твой мотоцикл, на металлолом его надо сдать, чтобы соблазна не было. А Дмитрий Сергеевич еще отремонтировал его, зачем только? – ворчит Нина, пока я жую оладьи.

После того как в том году я попала в аварию, проехавшись своей левой рукой по асфальту, ключи у меня отобрали, и мой байк стоит в гараже, под черным чехлом. Руку я тогда в двух местах переломала, кожу до мяса содрала, хорошо, правда, залатали. Татуировку пришлось сделать, чтобы шрамы скрыть.