Переселение оказалось лотереей, в которой были как победители, так и проигравшие. Соединенные Штаты считались Святым Граалем, страной свободы, ковбоев и Элвиса, и большинство беженцев проводили свои дни в мечтах о жизни в США, где они станут бизнесменами и владельцами ресторанов, положат начало роду врачей и инженеров. Германия или Италия были утешительным призом, странами, которые казались чужими, ведь языков, на которых там говорили, беженцы не знали. Эти страны означали скорбь по той жизни, которую беженцы уже обрисовали себе в мечтах, о которой рассказывали детям сказки на ночь и которую видели в сновидениях. Ань не стала исключением: лишь только приехав в лагерь, она начала фантазировать о жизни с чистого листа в стране свободных людей или, как говорил их отец за обеденным столом в Вунгтхэме с блеском в глазах, – о воплощении своей американской мечты.

Когда Ань и ее братья постепенно привыкли к жизни в лагере, бoльшая часть их дней стала проходить в ожидании приезда семьи. При первом же звуке приближающегося автобуса Тхань и Минь мчались к воротам, Ань пыталась угомонить их, но братьям не терпелось уехать. Каждый раз они вглядывались в лица людей, выходящих из автобуса, и каждый раз разочаровывались, так как ни один из пассажиров не принадлежал к их семье, и расстроенные мальчики возвращались в свой барак. Прошло три недели, а родителей, братьев и сестер все еще не было.

– Когда они приедут? – постоянно спрашивал Тхань.

– Скоро, – отвечала Ань. – В любой момент. – Но с каждым новым часом внутри нее росло дурное предчувствие, что что-то не так. Одна ее часть не хотела ничего с этим делать, другая считала, что, пока они втроем продолжают заниматься своими делами, ничего плохого не случится и разговоры об отсутствии семьи только усугубят ситуацию. Спустя месяц сомнения Ань настолько выросли, что она больше не могла справляться с ними в одиночку, и после обеда, пока братья были в школе, отправилась в кабинет Изабель.

– Наша семья все еще не приехала, – сообщила она Изабель. – К этому моменту они уже должны были быть здесь. – Изабель подняла на нее взгляд, спокойный и сдержанный, как будто ей уже много раз доводилось слышать эти слова.

– Опиши их, пожалуйста, – попросила она, взяв лист бумаги.

Ань рассказала о высоком росте и крепком телосложении отца, о родинке мамы, которая, словно тень, покоилась над правым глазом. Она описала темные волнистые волосы Май и Вэн, доходившие им до груди, упомянула о крошечном фиолетовом родимом пятне на левом колене Дао и о хрупком сложении малыша Хоанга. Изабель делала пометки, ее ручка плавно скользила по странице.

– Не стоит переживать, – заверила Изабель, открывая дверь перед Ань, – уверена, что они скоро приедут.

В январе температура немного упала, и лагерь оживился. Ань стирала одежду братьев возле их барака, когда увидела бегущую в ее сторону Изабель.

– Ань, – сказала она. – Можешь пойти со мной, пожалуйста? Прямо сейчас.

По ее взволнованному голосу и торопливому шагу Ань поняла – что-то случилось, хотя и не догадывалась, что ее ожидало. Она зашла в кабинет Изабель, где в том же кресле, в котором она сидела всего неделю назад, в кресле, в котором она так точно и с любовью описывала своих родителей, братьев и сестер, теперь сидел мужчина. Он представился и пожал ей руку, пока Изабель переводила его кантонскую речь.

– Это морской офицер, – объяснила она. – Они нашли несколько… тел на пляже, некоторые из них соответствуют описанию твоей семьи и их вещей.

Дальше все было как в тумане. Изабель присела и держала Ань за руки, заглядывая ей в глаза. Ань казалось, что ее сейчас стошнит, утренняя каша стала комом в горле.

– Ты не обязана, – повторяла Изабель, – ты не обязана.

Но нет, она обязана, она была обязана опознать тела. Неизвестность хуже, понимала она, гораздо хуже, чем эта картина. Ее руки ослабли в ладонях Изабель. Она встряхнула головой: – Я обязана их увидеть.

Вместе с офицером и другими жителями лагеря, у которых пропал кто-нибудь из семьи, они отправились на пляж на южном побережье. Стояла знойная жара, палило солнце. Доктор откинул простыни: каждая из них скрывала тело, двое взрослых, трое детей и один младенец оказались перед Ань, их лица были такими близкими и в то же время такими чужими – в них больше не было жизни.

Их похоронили на кладбище недалеко от Кайтака вместе с другими вьетнамцами, которым не удалось добраться до берега живыми. Ань и ее братья наблюдали со стороны, как копают могилы и опускают в них гробы. Дети отказывались подойти ближе, даже когда Изабель пыталась подтолкнуть их.

– Вы точно не хотите попрощаться? – спросила она, но в ответ они лишь отрицательно покачали головами. Они хотели, чтобы этот момент остался в их памяти чем-то мутным, туманным, чтобы им никогда не удалось восстановить его в сознании, чтобы со временем он размылся, как тот семейный снимок в сумке Ань.

Имена их родителей, братьев и сестер были выгравированы на деревянной дощечке, висевшей в молельной комнате. Рядом – еще одна табличка, за ней – другая, ряды имен умерших вьетнамцев покрывали стены от пола до потолка. Ань задумалась: ее имя могло запросто оказаться на этой стене, на месте своих братьев и сестер могла быть она.