– Тогда я вообще ничего не понимаю! – всё более распаляясь, воскликнул Кресценти, жидкая бородёнка его, как собачий хвост, задёргалась из стороны в сторону. – Я не понимаю, зачем надо было, вообще, всё это затевать?! В Латеране, нам, видите ли, опасно – бунтовщики могут пойти на штурм! А в Септизониуме – ничего, в самый раз! Какой такой штурм?! какие бунтовщики?! – так, подумаешь, несколько разрозненных шаек!..

– Подожди, Грегорио! – положил ему руку на плечо Петро Галлоциа. – Подожди, не горячись… Я понимаю твоё беспокойство о нашей общей безопасности, брат Ценцио, – повернулся он к архиканцлеру. – Я понимаю и даже вполне разделяю его. Но, согласись, такие решения нельзя принимать единолично. Даже при том, что именно на тебя, как на камерария, блюстителя папского престола, возложена ответственность за организацию выборного консисториума.

Ценцио Савелли сложил ладони на груди и учтиво поклонился епископу.

– Вы совершенно правы, ваша милость! И я бы никогда не дерзнул принимать столь ответственное решение, ни с кем не посоветовавшись; так сказать, самолично, – он распрямился и, выдернув из широкого рукава пергаментный свиток, поднял его над головой. – Вот, миссери! Это послание декана Святой Коллегии Кардиналов, досточтимого Конрада Оттона! Буквально пару дней назад доставлено из Святой Земли!..

– Ты глянь! Подготовился, каналья! – вновь, еле слышно, прошелестел над ухом Лотарио голос Октавиано Паоли. – Ну надо же!..

– Да, миссери! – возвысив голос, продолжил камерарий.

– Ещё в октябре месяце, когда наш понтифекс… покойный понтифекс, – коротко перекрестившись, поправился он. – Когда наш папа Целестин, окончательно занемог, я, предвидя грядущие печальные события, позволил себе отправить в Святую Землю нарочного к декану Оттону. Я описал епископу сложившуюся ситуацию и испросил его совета. И вот, что ответил мне почтенный Конрад…

– Савелли развернул свиток и, пошарив глазами, нашёл нужную строку. – Вот… Да!.. Что же касается места проведения выборного консисториума, всецело полагаюсь в том на тебя, брат Ценцио. Поскольку тебе там, разумеется, виднее. Пусть будет Септизониум. Пусть будет любое другое надёжное место. Септизониум, на мой взгляд, вполне подходит для церемонии, ибо, лично зная дона Франгипани, я абсолютно уверен в том, что он, с одной стороны, обеспечит надёжную охрану всем, участвующим в консисториуме, а с другой, будучи человеком высокой чести, не станет злоупотреблять своим положением, дабы оказывать на выборщиков какого-либо влияния, а тем паче давления. Об одном прошу и заклинаю тебя, брат Ценцио, а в твоём лице и всю Священную Коллегию,

– камерарий задрал вверх палец и ещё больше возвысил голос, – выберите достойнейшего! Я, исполняя свой долг, не могу, отставив труды мои по вызволению у неверных Гроба Господня, сейчас же вернуться в Рому. Вы же там, облечённые властью, употребите все силы свои и старания, дабы не опустел Святой Престол. Дабы взошедший на него высоко вознёс не токмо тиару на голове своей, но имя и дело Святого Петра! Деяниями своими не опозорил, но лишь прославил в веках надёжу и опору нашу, оплот истинной веры – Святую Романскую Церковь!

Камерарий замолчал. Несколько мгновений в зале стояла гулкая тишина.

– Где?! Дайте мне!.. Это – точно, декан Конрад?!.. Покажите, я знаю его руку! Дайте взглянуть!.. – Грегорио Крес-центи, тряся бородой, упрямо пробирался сквозь толпу.

– Грегорио, успокойся! – запоздало крикнул ему вслед Петро Галлоциа.

Ценцио Савелли протянул навстречу подошедшему кардиналу письмо со свисающими с него печатями. Крес-центи жадно схватил пергамент и, приблизив к самому лицу, близоруко зашарил по нему носом.

– Где?!.. Где это?!.. Я не вижу тут!..

Камерарий молча ткнул в свиток пальцем.

– Хороший ход! Сильный!.. – всё ещё тихо, но так, чтобы услышали стоящие рядом, произнёс Октавиано Паоли.

– Ай да Савелли!

– И всё же я позволю себе не согласиться с тобой, брат Ценцио! – перекрывая вновь поплывший над головами ропот, громко сказал Петро Диана. – Вопрос о месте проведения консисториума, по моему глубокому убеждению, необходимо всесторонне обсудить. Я полагаю, что мы вполне бы могли собрать его и здесь, в Латеране. Я всемерно уважаю почтенного декана Конрада, но он действительно далеко и, конечно, не может знать всех наших реалий. Поэтому я предлагаю не торопиться, а хорошенько обдумать все возможности и вечером, после церемонии погребения, собраться ещё раз, чтобы более подробно, я бы сказал, более взвешенно обсудить этот вопрос. Обсудить его всесторонне. Чтобы каждый из присутствующих смог высказаться и аргументированно изложить свою точку зрения… И только после этого, после тщательного, я бы сказал, кропотливого изучения вопроса, мы бы смогли прийти к общему… э-э… согласованному… – он замолчал, подыскивая слова.

И в этот момент вперёд шагнул Лотарио Сеньи.

– Миссери!.. Миссери, внимание!.. Я прошу прощения за возможную дерзость суждений. Мне, как младшему по возрасту, надлежало бы, наверное, больше молчать и слушать. Как говорится, внимать мудрости убелённых сединами. Однако огонь святой веры жжёт мне сердце, заставляя искать слова!.. Миссери! Мы не о том спорим и не о том говорим! Разве дело в месте проведения консисториума?! Зачем мы сотрясаем понапрасну воздух?! Зачем мы тратим время на пустые слова, когда Господь требует от нас немедленных действий?! Ведь сказано устами Святого Иакоба: как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва!.. Миссери, я призываю вас в этот непростой час забыть о распрях! Забыть о личном и бренном! Нам даровано свыше высокое право, и на нас же возложена высокая ответственность! Святой Престол пуст! Не забывайте об этом, миссери! И каждый потерянный час несёт угрозу Святому Престолу, а значит, и всей Церкви!.. Трижды прав почтенный Конрад Оттон: нет никакой разницы в месте проведения консисториума, есть разница – кого выберет грядущий консисториум! Давайте, миссери, действительно, оставим все споры и прения на вечер. Но на вечер – на выборы! Давайте сохраним весь жар наших сердец и весь хлад ума на процедуру избрания нового понтифекса. Дабы, как опять сказал уважаемый всеми нами декан Конрад, выбрать наидостойнейшего! Того, кто сделает из нашей Церкви твердыню, неприступную для её врагов. Того, кто укрепит всемерно веру и искоренит гнусную ересь! Того, кто раз и навсегда вырвет из плена неверных Святую Землю с Гробом Господним! Того, кто деяниями своими вознесёт нашу Церковь к недосягаемым высотам! Того, наконец, кто – делами, а не словами! – заслужит не только любовь паствы, но и высочайшее одобрение Отца нашего Небесного!..

– Ты слишком горяч, мой мальчик. Слишком горяч… Тебе следует научиться сдерживать свои порывы… – Октавиано Паоли говорил неторопливо и негромко, и только лёгкая горечь, сквозящая в его словах, указывала на то, что кардинал-епископ расстроен. – Ты совершенно зря ввязался в дискуссию. Да ещё и… – он пошевелил губами, подыскивая слова. – Да ещё и поддержав… Может быть, и невольно, не желая того, но, по сути, именно поддержав позицию наших… э-э… оппонентов…

Они ехали в Септизониум. Каррука кардинала-епископа