Вели-бек и ханум еще не проснулись, когда я ранним прохладным утром поднялся на балкон второго этажа большого дома Салатын-ханум.

Имран был уже на кухне. Он сразу же загрузил меня работой, не спрашивая, застал ли я племянницу в живых. Не было сил даже на упреки. Что ж, не всем быть заботливыми. Но черствость и безразличие Имрана ко мне причиняли боль. Обида комом стояла в горле.

Я вернулся вовремя. На утро следующего дня был назначен переезд в Шушу. Уже приготовлены два фаэтона и три арбы. Арбы доверху нагрузили ящиками, которые стояли нераспакованными после приезда из Учгардаша. Поверх ящиков поместили постель и съестные припасы. Решили, что в фаэтонах поедут бек с ханум и детьми, повара, кормилицы и даже кое-кто из слуг.

Салатын-ханум должна была выехать через несколько дней.

А мне снова идти пешком. На мое попечение отдали рыжую корову с теленком. Не ожидая, когда фаэтоны и арбы двинутся в путь, я погнал скот по очень мне знакомой теперь дороге.

В какой уже раз я перешел вброд Каркар, добрался до Мурадбейли и, оставляя Агдам в стороне, направился вверх по дороге. Слева показалась мельница Кара-бека, возле которой мы провели несколько дней с отцом и матерью (здесь отец продал винтовку и нашего осла). Я подумал: если бы отец в тот день послушался мать и мы бы остались в доме Кара-бека, может, избежали бы тех бед, которые настигли нас. Я вспомнил, что отец все время торопился, хотел успеть что-то важное сделать, но ничего не успел. Но что сейчас обо всем этом думать? Только лишнее расстройство!..

Когда я очнулся от дум, то увидел, что куда-то исчез теленок: корова паслась на обочине, а его нигде не видно. Погоняя корову, я поспешил вперед, расспрашивая встречных, не видел ли кто рыжего теленка (и снова вспомнил погоню отца за нашим теленком).

Навстречу шли люди, проезжали телеги и арбы, проносились всадники. Каждый куда-то спешит по своим делам, лишь я занят поисками чужого теленка, бреду по дорогам за чужой коровой, вообще работаю на кого-то. От злости я гнал корову почти бегом. Мне встретился кочевник-скотовод, его зоркий взгляд обратил внимание на рыжего теленка, и он сказал, что теленок идет следом за белой арбой. Еще быстрее я погнал корову вперед, с нее клочьями падала пена. И вдруг увидел теленка: он мирно пасся на обочине дороги, как будто ждал нас.

Я так устал, что отогнал корову и теленка подальше от дороги на пастбище и пустил попастись, а сам прилег отдохнуть.

Все живое вокруг тянулось к солнцу: травинки, цветы, только мне жизнь была в тягость!

Корова и теленок долго паслись. Брюхо рыжей раздулось, иногда теленок принимался сосать материнское вымя, но я лениво отгонял его прочь: надо сохранить молоко для семьи Вели-бека.

Животные насытились и улеглись в тени.

И снова в путь. Корова шла, раскачивая тяжелым выменем. Теленок все норовил ткнуться к матери под брюхо, пососать молоко. Я ему не мешал теперь — пусть!..

Чем выше в горы дорога, тем воздух прохладнее. На противоположном берегу реки Каркар зеленели леса. Далеко внизу девушки стирали белье на речных камнях, и эхо доносило до меня их голоса.

С мощеной дороги я свернул на проселочную, изрытую колесами нагруженных арб, которые с трудом одолевали крутой подъем. Вершины гор были окутаны туманом, но ясно были видны дома Шуши.

Я миновал селение Ходжалы, которое недавно отстроилось заново после кровавой резни, где армяне дружно жили рядом с азербайджанцами.

Село Ханкенди лежало в распадке горного кряжа по обеим берегам реки, через которую был переброшен мост Ага.

Я решил здесь отдохнуть, потому что дальше начинался непрерывный крутой подъем к Шуше.

Пригнал корову и теленка к берегу реки, напоил их, отогнал на удобное пастбище и привязал на длинной бечеве к кустам, росшим недалеко. А сам пошел к чайхане, в которой всегда многолюдно. Отсюда по округе разносились звуки музыки. Увидел музыкантов, которые были на свадьбе Дарьякамаллы в Союкбулаге. Они аккомпанировали певцу, который с чувством пел народные песни. Я прислушался, меня удивили слова: «Шалон идет», — пел он, переиначив слово «эшелон» (песня о событиях последнего времени, когда эшелоны демобилизованных с фронтов мировой войны возвращались в Гянджу).

Присутствующие притихли, внимательно слушая певца, а хозяева чайханы трудились не покладая рук: ею владели три брата, старший подавал чай и еду, средний был поваром, а младший убирал со столов и мыл посуду. Эти люди с самого раннего утра и до поздней ночи не присаживались ни на минуту и никогда не произносили слово «устал», что же жаловаться мне?

Я решил, что достаточно отдохнул, и вышел из чайханы. Был полдень. Солнце в зените. Корова и теленок наелись до отвала, и я снова погнал их перед собой.