Чтобы окончательно убедиться, что за мной следят, я однажды вышел из дома на час позже обычного времени. И что же? Моложавый мужчина с собачкой, тоже, разумеется, случайно, прогуливался с опозданием на час, а молодой человек с непокрытой головой ждал нас у вокзала с нескрываемым интересом. На следующее утро я сел в поезд, который шел не к центру, а в противоположном направлении - в Эркнер. И моя тень номер два также случайно надумала ехать в Эркнер, а там, как порой повелевает случай, зашла вслед за мной в тот же самый магазин, чтобы сделать небольшую покупку. Затем, как и я, он сел в поезд, следовавший из Эркнера в центр Берлина. Все было ясно.

У меня не существовало реальной возможности скрыться, хотя теперь мне необходимо было исходить из того, что в связи с упомянутыми выше арестами я относился к числу лиц, находившихся под подозрением, или к людям, поддерживавшим связь с арестованными. Шелиа и д-р X. не знали, что я занимался подпольной деятельностью, но, возможно, мою фамилию и номер телефона обнаружили в их записных книжках. А в моей записной книжке значились фамилия и номер телефона Ильзы Штёбе. С моей стороны это было непростительной неосторожностью. Не исключено, что мои фамилия и номер телефона имелись также в записной книжке Ильзы Штёбе. Я немедленно исправил свою ошибку и завел новую, политически безупречную записную книжку.

Теперь мне было ясно, что на допросах в гестапо одним из вопросов к арестованным будет вопрос обо мне. Шелиа и д-р X. вряд ли могут сказать обо мне что-то компрометирующее. Ильза Штёбе меня не выдаст - в этом я был уверен. Но выдержит ли она пытки гестаповцев?

Обстоятельно проанализировав свое положение, я счел также возможным, что два шпика приставлены ко мне для перестраховки. Также ради перестраховки меня могут вызвать и на допрос. И поскольку я, как ни прикидывал, не видел для себя иного выхода, то настроил себя на наиболее оптимистический вариант - на то, что за мной ведется профилактическая слежка и что по этой же причине меня могут пригласить на допрос.

Я тщательно продумал, что могли сообщить в своих ежедневных донесениях обо мне и о моих связях два следивших за мной агента, - может быть, их было и больше, чем два. Что следовало мне делать, как вести себя, чтобы их донесения не могли быть использованы против меня? И я решил помогать, чем мог, следившим за мной агентам в их хлопотном труде. Для этого, в частности, надлежало изо дня в день демонстрировать им образ жизни верноподданного мещанина, суждения и интересы которого не отклонялись в чем-либо от общепринятых. Такими же должны были быть и его личные связи. Прежде всего я старался вести себя так, чтобы мои соглядатаи не теряли меня из виду. Если бы я ускользнул от их наблюдения или они утратили контакт со мной по своей вине, то в соответствующем донесении могли бы изобразить меня как человека, владевшего самыми изощренными методами и, несомненно, обладавшего опытом подпольщика. Я постарался, чтобы мои агенты не имели каких-либо служебных неприятностей. Дело дошло до того, что однажды, когда следивший за мной агент номер два явно проспал и не явился на вокзал в обычное время, что встревожило агента номер один, я не сел в поезд, а остался бродить по перрону. Примерно через пять минут после отхода поезда я с удовлетворением увидел, как мой агент номер два запыхавшись торопится подняться на перрон. Увидев меня, он явно обрадовался. А если, находясь в городе, я заходил в магазин, чтобы сделать какую-нибудь покупку, я всегда сначала старался убедиться в том, что следивший за мной шпик видит меня.

Я вел безобидные телефонные разговоры со случайными людьми, но не звонил действительно добрым друзьям. Из этих разговоров, в которых я стремился не перегибать палку, чтобы не вызывать подозрений, подслушивавшие меня люди могли заключить, что я питаю доверие к фюреру и что оцениваю военную обстановку примерно так же, как она характеризовалась днем раньше в газете "Фёлькишер беобахтер". В этих разговорах я давал понять, что мои помыслы направлены прежде всего на решение проблемы, в каком ресторане можно было бы пообедать без карточек или получить стакан вина.

Как-то в воскресенье, в 6 часов утра, я собрался идти по грибы, рассчитывая, что на сей раз дело обойдется без назойливой тени. Однако, когда, вооружившись лукошком, я вышел из дома своего дядюшки на берегу Шпрее, мой агент номер один, тот, что ходил с собакой, уже делал в этот ранний час разминку. Какое совпадение! Поначалу это вызвало у меня раздражение, но я быстро взял себя в руки. Я приветливо поздоровался с ним, сказав: "Доброе утро, сосед!" Затем я поведал ему, что собираюсь поехать к шлюзу у запруды, где знаю грибные места. Потом я втянул его в оживленную беседу о грибах и грибных блюдах, предложив поехать как-нибудь вместе со мной: ведь грибы - это чудесное дополнение к скудному пайку. Он сделал вид, что весьма одобряет эту идею, но быстро распрощался, явно стремясь избежать конкретной договоренности со мной о совместной прогулке по грибы. Тем не менее, когда около 11 часов утра я возвращался с полной корзиной, он снова гулял с собакой. Воздав должное моим грибным трофеям, он на этот раз, казалось, всерьез заинтересовался рецептами приготовления грибов - ведь и он-де не так уж много получает по карточкам. Для меня, разумеется, было важно, что теперь он мог совершенно точно и правдоподобно доложить о том, чем я занимался в то воскресное утро.

Мы распрощались уже как "знакомые". Позднее случалось, что, направляясь по утрам обычным путем к железнодорожной станции, мы мирно беседовали, причем не только о погоде, но и о последних воздушных налетах на Берлин и военных сводках последних дней. Я надеялся, что все эти беседы найдут должное отражение в его донесениях о наблюдении за мной.

Конечно, то время было для меня совсем не таким уж веселым, как, пожалуй, может показаться теперь. Без преувеличения можно сказать, что тогда для меня речь шла о жизни или смерти. Быть или не быть - так стоял вопрос. Скажу прямо, что все это давалось мне нелегко, нервы были напряжены до предела. Постоянная настороженность, которую надо было скрывать под маской спокойного и дружелюбного человека, довольного собой и всем миром, состояние далеко не приятное.

В те дни я обычно просыпался в 3 часа утра. Поскольку гестапо устраивало облавы и производило аресты чаще всего ранним утром, я в эти часы уже бодрствовал, настороженно прислушиваясь к каждому звуку и шороху извне и постоянно опасаясь самого худшего. Чаще всего я уже не мог больше заснуть, пока не наступало время вставать. А потом выходил на улицу, где меня уже поджидал гестаповский агент с собакой на поводке; я непринужденно здоровался, расхваливая чистый воздух Рансдорфа, и говорил о бедных городских жителях, которым приходится проводить ночь в душных бомбоубежищах, в то время как мы здесь можем, как в деревне, спокойно спать в своих постелях. Время от времени я считал уместным добавить, что, как я убежден, фюрер в свое время как следует расквитается с этими воздушными бандитами.