Два британских или американских самолета-разведчика, круживших на бреющем полете над товарной станцией, где грузился наш эшелон, обстреляли нас из пулеметов. Средств противовоздушной обороны мы не имели. Когда разведчики улетели, были подсчитаны потери и ущерб. "Казацкий" батальон потерял лошадь, двое солдат было ранено.

Погрузились мы лишь поздно вечером. От штабного писаря я узнал, что путь наш лежал к устью Соммы, на побережье пролива Ла-Манш. Эти сведения подтвердились. На дорогу ушло почти три дня, и вот мы разгрузились в Абвиле. Совершив небольшой марш - не более 20 - 25 километров, - мы прибыли в Кротуа.

Спустя несколько дней мне стала понятна причина переброски "казацкого" батальона с побережья Бискайского залива к устью Соммы. Нацистское руководство ожидало теперь высадки войск западных держав - если такая попытка будет предпринята - на самом узком месте пролива, отделяющего британские острова от Европейского континента, - у Дувра. Здесь также находились единственные более-менее серьезные укрепления "атлантического вала" и велась некоторая подготовка к обороне на случай вторжения. Устье Соммы, где находился городок Кротуа, было расположено на самом южном краю этого района, который считался особенно угрожаемым. Однако для проведения сколько-нибудь серьезных фортификационных работ не имелось уже ни сил, ни возможностей.

И вот вскоре после своего прибытия и размещения в Кротуа "казацкий" батальон получил приказ приступить к сооружению в системе "атлантического вала" препятствий для высадки воздушных десантов американских и британских сил вторжения. В этих целях две роты "казацкого" батальона каждодневно ранним утром отправлялись за 10 - 15 километров в лес, валили там огромные буки, обрубали на месте сучья, распиливали бревна на 5 - 6-метровые куски, которые заострялись с обоих концов, и вечером, возвращаясь в свое расположение, разгружали их в нескольких стах метрах от поселка. Другим рабочим командам было поручено рыть, разумеется лопатами, на просторных полях и выгонах на точно определенном удалении друг от друга ямы определенной глубины и вкапывать в них упомянутые куски буковых стволов. Затем заостренные верхние концы кусков бревен опутывались и связывались друг с другом колючей проволокой.

Результатом этого изнурительного и бессмысленного в военном отношении труда явилось, с одной стороны, то, что через два месяца были вырублены целые буковые леса, с другой стороны - вся местность оказалась обезображенной проходившей в 800 - 1000 метрах от побережья полосой деревянных надолбов шириной до 100 - 150 метров. Немецкие солдаты непочтительно называли такое противодесантное псевдопрепятствие "спаржей Роммеля". Этот вид "атлантического вала", сооруженного с целью воспрепятствовать вторжению огромной военной машины западных держав, служил как для его строителей, так и для сторонних наблюдателей предметом бесконечных острот по поводу "чудо-оружия" фашистской Германии и беспощадных издевок над ним.

Не стану утверждать, что в Кротуа у меня было много дел. Я чувствовал себя, так сказать, участником антифашистской борьбы, вынужденным уйти от преследований, надев униформу солдата нацистского вермахта, ибо другой возможности скрыться не существовало. У меня не имелось никакой связи, я был отрезан. Оказавшись в подобной обстановке, я предпринял осторожную попытку создать среди окружавших меня людей какую-то базу для более активного участия в борьбе против гитлеровского режима.

Командир взвода и унтер-офицер из "казаков" немного понимали по-немецки. Многие усвоили основы нашего языка еще в школе. И даже те, у кого мало что осталось в памяти от уроков немецкого языка, все же знали элементарные правила грамматики. К этому со временем добавилось кое-что в результате общения с немцами. Мои услуги переводчика требовались чаще всего тогда, когда возникала необходимость более-менее точно передать содержание приказов и распоряжений или помочь на изредка проводившихся совещаниях и беседах избежать языковых недоразумений.

В мою обязанность входил также контроль поступавших и отправлявшихся личных писем на русском языке. Я не задерживал ни одного письма, стараясь добыть из писем сведения о том, с кем из людей стоило бы сойтись поближе. Некоторые из бывших военнопленных, носивших теперь военную форму вермахта, вели переписку с угнанными в Германию "иностранными рабочими", "иностранными работницами" или с людьми, служившими в других частях вермахта. Переписка с жившими в Советском Союзе родными и близкими не велась.

Отправлявшиеся письма следовало сдавать в незапечатанных конвертах в штаб батальона. Я быстро пробегал письмо и ставил на нем контрольную пометку. Все получаемые письма также имели одну или несколько пометок. Таким образом, было ясно, что в письмах не содержалось ничего такого, что могло бы таить опасность для отправителя или для получателя. Но я все же мог получить более полное представление о том или ином отправителе или получателе письма.

В политическом плане мой интерес был обращен на две вещи. Прежде всего, я стремился поддерживать и укреплять отношения с командиром роты в "казацком батальоне". При действенной поддержке с его стороны и со стороны его друзей я рассчитывал создать из имевшихся в этой части неплохих людей революционную вооруженную группу.

Антифашист из Вены

Кроме того, вскоре после нашего перевода на побережье Ла-Манша я подружился с командиром взвода тяжелого оружия. Он привлек мое внимание своим венским произношением. Откуда-то он слышал, что я провел несколько лет в Москве. Инициатива в установлении между нами более тесного контакта исходила от него. Однажды после совещания в штабе батальона он спросил, не хотел бы я совершить с ним небольшую прогулку по пляжу.

Только что начался отлив, и мы двинулись вслед за убывавшей водой. Командир взвода из Вены - он был фельдфебелем - задал мне много вопросов, в том числе удивительно квалифицированных, о Москве и о Советском Союзе, о жизни в Москве и т.д. На все его вопросы я ответил с готовностью, но с представлявшейся мне необходимой осторожностью. Я отвечал ему с позиций, так сказать, знающего свое дело непредвзятого специалиста-экономиста, однако уже в нашей первой беседе дал понять, что считаю эту войну против Советского Союза несчастьем для Германии.