– Паспорт давай! – рявкнули ему.

И едва Михаил осознал, что содержание паспорта не будет свидетельствовать в его пользу, чужая рука умело скользнула во внутренний карман куртки и извлекла документ.

– Так, Старостин Михаил Викторович! – огласил спортсмен. – И как это понимать?! Ты развести, что ли, нас хочешь?! – лопатки Михаила ощутили чувствительный толчок о стену.

– Это фамилия отчима, мать сменила фамилию мне…

– Фамилию, значит, сменила, а отчество старое оставила?!

– Отчима тоже зовут Виктор, – Михаил понимал, как все это неправдоподобно выглядит.

– Не, ну ты посмотри! Парень, а ведь ты влип! – теперь настала очередь спортсмена предъявить документы. Перед глазами Михаила пролетел двуглавый орел, он также успел разглядеть в удостоверении «Рязань» и «ОМОН МВД». – Ты хоть понимаешь, сколько за мошенничество дают?

– Я не мошенник! – уверенность наконец вернулась к Михаилу, а страх заставил соображать. – Там, в другом кармане, бумаги – посмотрите.

В другом кармане лежала копия заявления о принятии наследства, которое начиналось словами:

«Я, Старостин Михаил Викторович, 1991 года рождения, место рождения город Петропавловск-Камчатский, будучи сыном Мещерского Виктора Александровича… заявляю о своих правах на наследство…»

На бумаге стояла подпись и печать нотариуса Синицына И. А. В кармане также нашелся адрес Елизаветы Смирновой, написанный на блокнотном листке с логотипом нотариальной конторы.

– Мне нотариус дал адрес Елизаветы Георгиевны, так как наши наследственные дела связаны вместе.

Бавыкин отпустил воротник:

– Вот, Вадик, у нас тут еще один наследник нарисовался – чего скажешь?

– Да кто вы вообще такие? – возмутился Михаил. Уверенность возвращалась к нему вместе с осознанием, что это с ним сейчас поступили несправедливо, и может даже незаконно.

– Я муж Смирновой, – попирая ногами брошенную на пол норковую шубу и сжимая в руках дамский клатч, произнес Вадим с театральным трагизмом. Его молодой высокий лоб расчертил ряд продольных морщин, уголки глаз и широкого рта скорбно поникли.

– Да, а почему здесь полиция? Здесь что, обыск?

– Не твоего ума дела этот шмон, – просипел Бавыкин, этот широкоплечий рязанский омоновец с манерами уголовника.

– А вы – верните мне мои документы, – как мог строго обратился к нему Михаил.

Бавыкин с пренебрежением швырнул паспорт и бумаги на тумбочку.

«Делают что хотят. Наверняка, нет ордера у него на этот обыск. И меня досматривать он права не имел. Произвол, полицейское государство!», – кипело внутри Михаила.

– Я так понимаю, вы тоже не знаете, где Лиза? – устало спросил у него печальный Вадим.

– Нет, рассчитывал, что она здесь.

– Вы с ней разговаривали?

– Не удалось дозвониться.

– А что за наследственные дела у тебя с ней? – вмешался Бавыкин.

– Я эти вопросы ни с кем, кроме Смирновой и нотариуса, обсуждать не намерен, – отрезал осмелевший Михаил.

– Борзеют! – поднимая круглые глаза кверху, словно жалуясь небесам, возмутился Бавыкин. – Но мне до денег Мещерского дела нет. Это пусть Вадик волнуется – чего там сын Мещерского намерен делить с его женой. Ты, Вадик, лучше верни то бабло, что у Фонаренко и Манукяна занял. Все верни и мне еще пятерку накинь за работу – а пока не вернешь, я с тебя не слезу. Ты с комнатами закончил? Чего-нибудь нашел?

– Нет, – с презрением и горечью глядя на поверженную норку, бросил Вадим.

– Нет? Так плохо искал? Так я сейчас проверю! – и Бавыкин с топотом прошествовал в комнату. Михаил проследовал за ним, желая разобраться в происходящем.

Сотворенный в комнате бедлам мешал Михаилу оценить интерьеры. Но бросалось в глаза, что мебель в квартире, хотя и была дорога, по стилю не составляла единого целого – как будто комнаты меблировали сменявшие друг друга квартиранты. Минималистично-серый рабочий стол с ножками-трубами, а рядом каминное кресло и «бабушкина» качалка; белое пианино, украшенное растительными орнаментами и белый же старомодный секретер, кожаный черный салонный диван, книжные стеллажи из IKEA… Вся живопись на стенах была безлико-абстрактной – кроме одной картины. Над нишей под декоративный камин, прикрытой многоящичным комодом, висел женский портрет. Нет, не из тех, что рисуют на Арбате – это был хороший портрет, избавленный товарной слащавости и признаков копирования с фотографий. Выполненный в экспрессионистской манере, портрет не нес на себе ясного отпечатка времени и вполне мог быть написан в начале прошлого века. На фоне цвета бутылочного стекла женщина в черноте платья, с рембрандтовски светящейся желтизной лица, выступающими скулами, топью зеленых глаз, пунктиром губ, каштановыми волосами, туго убранными в высокий пучок, опоясанный бирюзовой лентой. Она смотрела на вас высокомерно, или снисходительно, кокетливо, и в то же время недружелюбно, пристально – или же это вы разглядывали ее? Казалось, хаос в комнате сотворила она.

Желая отлепить взгляд Михаила от портрета, Вадим пояснил:

– Лиза, это она – Лиза Смирнова. Но в жизни она не так инфернальна.

«Инфернальна? – глядя на женщину на портрете, Михаил бы так не сказал. – Скорее, горда, отрешена от людей. Впрочем, Вадиму лучше знать свою жену. Только почему он не знает, куда она подевалась?»

– А как получилось, что вы не знаете, где она? – поинтересовался Михаил.

– Мне вот тоже интересно, как! – проворчал Бавыкин. Войдя в комнату, он направился прямиком к комоду и принялся словно зубы выдергивать из него маленькие ящички, вытряхая и простукивая каждый в поисках двойного дна.