Галатину было, он помнит, страшновато, но и немного смешно смотреть на Веню. Сейчас было то же самое: и страшновато, и смешно. Он решил позвонить Полине, вышел в коридор и, слушая, как бушует Буренцов, сказал ей:

— Полина, привет, это Василий Русланович. Мама дома? Тут с папой твоим что-то нехорошо.

— Вы там? В мавзолее?

— Хорошее название. Да, здесь. Он мне показывал, а потом… Выпил много.

— Сейчас приду.

Меж тем звуки погрома прекратились. Послышались какие-то другие — из игровой комнаты. Галатин пошел туда и обнаружил Буренцова за автосимулятором. Он на своей машине гнался по какой-то трассе, ударялся об автомобили соперников, врезался в деревья, дома, ограждения, вскрикивал, ругался, выезжал опять на трассу, мчался, догонял и обгонял соперников, на экране появлялись надписи «6th place», «5th place», «4th place», Буренцов торжествовал, двигатель его машины ревел, к тому же все это сопровождалось оглушительной музыкой.

Галатин не услышал, а почувствовал, что сзади кто-то появился. Он обернулся: Полина. Светловолосая и светлоокая красавица, всегда тихая, спокойная и немного печальная. Глядя на нее, Галатин иногда думал: неужели кто-то мужского пола посмеет когда-нибудь прикоснуться к такому существу, обнять его и поцеловать, не говоря уже о прочем? Ему это казалось абсолютно не представимым. Он был немного влюблен в Полину, но влюблен отстраненно и ласково, грея себя в душе грустной и успокоительной улыбкой невозможности.

Полина была без маски. Она что-то сказала, Галатин придвинулся, подставил ухо.

— Поможете мне?

— Конечно, а что сделать?

— Поднять и увести. А то он сейчас прямо тут растечется.

Полина подошла к стене и выдернула какой-то кабель. Экран погас, звуки оборвались, стало тихо до звона в ушах. Полина дотронулась до плеча отца, он схватил ее руку, поцеловал, припал лицом, заплакал.

— Пойдем, — сказала Полина.

— Поля… Умираю…

— И умрешь, если пить будешь. Давай поспим.

— Давай. Стоп. Я глупость сказал. Я тут. Спасибо.

Буренцов повернулся в кресле боком, подтянул ноги, прислонился к спинке головой и закрыл глаза.

— Нет, пап. Пойдем домой, там нормально ляжешь. Я прошу.

Полина посмотрела на Галатина. Тот подошел, вдвоем они подняли Буренцова и повели его. Он шатался, но шел сам, надо было только придерживать и направлять. Буренцов сопел, хлюпал, что-то мычал, пытался что-то сказать. Спустили его в лифте, вывели из дома, очень осторожно, по шажку, свели с лестницы. Внизу Буренцов вдруг раскинул руки и запел во весь голос:

— Пап, не надо! — уговаривала Полина, глядя на окна соседних домов. — Пойдем!

— Уже иду! — заверил Буренцов.

И впрямь пошел, причем довольно быстро и ровно, но опять с песней:

Дома Полина увела отца, а Галатин остался в гостиной. Здесь было проще и уютней, чем во дворце, хотя тоже с демонстрацией богатства: паркет, дубовые панели, кожаные кресла, но позолота только на люстрах. Горел камин, возле которого небольшой поленницей грудились дрова. Все члены семьи любили живой огонь и часто, насколько знает Галатин, собирались возле него. Ирину, жену Буренцова, Галатин видел всего несколько раз, она, в отличие от мужа, не интересовалась музыкальными упражнениями дочери, если заглядывала, то равнодушно здоровалась с Галатиным и тут же уходила, высокая, стройная, с осанкой двадцатилетней модели, а Полина смотрела на нее, уходящую, не поднимая от гитары головы, держа руки на грифе и струнах и готовая тут же продолжить, как только мать скроется. Галатину казалось, что между дочерью и матерью нет особой теплоты, хотя никаких оснований у него для этого не было, только смутные предположения.

Полина вернулась.

— Спит, — сказала она. — А вы почему раньше? Он дом позвал показать?

— Да. И я вечером не смогу, уезжаю. Если хочешь, сейчас позанимаемся.

— Настроения нет.

— Понимаю.

— Кофе хотите или чаю?

— Кофе можно.

Кофе в этом доме всегда был очень хороший, сваренный в машинке, заправляемой специальными капсулами, Галатин видел такие в чайно-кофейных магазинах и всегда поражался, насколько дорого они стоят.

Когда пили кофе, Галатин почувствовал, что Полине хочется поговорить, но она стесняется начать первой, ждет прямого или наводящего вопроса.

И он спросил:

— Отец все-таки ковидом болеет или что?

— Неизвестно, не хочет проверяться, не идет к врачам. Уже какой день с температурой, ничем не лечится, только пьет. Мне страшно.

— А мама как относится?

— А мама ушла от нас.

Галатину показалось, что он обжегся кофе, хотя черная жидкость в чашке была умеренно-горячей. Все, что сегодня случается, наводит его на мысли о беде Антона и Алисы. Именно так он это видит, несчастьем Алисы и Антона, будто Настя только внешняя причина, некое зло — почти абстрактное. А ведь она тоже живой человек, и это надо в себе утвердить, иначе ничего не получится, внесешь только больше раздора и вражды.