– Да, вполне, – ответил Спиридович, но тут же спросил: – А что будет, если фугасом попытаются взорвать уже вас?

– В лучшем случае, – сказал я, ощущая знакомую щекотку в области темечка, – я закроюсь заклинанием стасиса, а потом на место преступления придут мои друзья и размечут там все в прах. Одна Ника-Кобра, если разозлится, обладает огневой мощью вашего самого современного дредноута. Да и мой Патрон тоже подсыплет в эту огненную кашу своих молний, потому что специальные исполнительные агенты находятся под его прямой защитой. В худшем случае я просто не успею закрыться стасисом, так как он у меня не настроен на автоматическое срабатывание. Тогда я утрачу свое земное тело, превратившись из младшего в старшего архангела, и для покушавшихся, их ближних и дальних родственников, а также единомышленников, все будет очень печально, значительно хуже, чем в первом варианте. Разъяренный утратой человеческой сущности новопроизведенный старший архангел – это страшно, особенно в моем случае. У меня среди людей останутся любимая жена и маленький сын, поэтому тем, кто лишил их мужа и отца, я объявлю такую кровавую вендетту, что даже доны сицилийской и неаполитанских мафий, сколько их ни было во все времена, повылезают из ада, чтобы полюбоваться на разгул необузданной стихии. И не надо говорить мне о том, что устранять виновных целыми племенами и народами – это неправильно. Старшие архангелы мыслят совершенно в других категориях. Именно поэтому специальные исполнительные агенты – это всегда люди, достигшие архангелоподобия, а не бесплотные сущности, своей мощью способные сотрясать небо и землю.

Мой голос громыхал, перекатываясь волнами, и тот, кто задал мне этот дурацкий вопрос, выпустивший архангела на свободу, сидел, сжавшись в комок, ни жив, ни мертв. И в самом деле, что-то я уж слишком разошелся: демонстрация атрибутов пугает уже не только Спиридовича, но и прочих присутствующих, за исключением, пожалуй, моих соратников и… Ольги, потому что та не чувствует за собой никакой вины. А остальные, значит, хоть немного, но грешны – если не делом, то мыслью. Этот момент надо запомнить.

– Значит так, – сказал я Спиридовичу, когда архангел наконец успокоился и втянулся внутрь моего «Я», – я желаю – нет, я просто настаиваю – чтобы, когда все закончится, этот разговор стал достоянием газетных писак. Всех заинтересованных лиц необходимо предупредить, что убить меня по-настоящему невозможно, и что даже попытка такой глупости приведет их к тягчайшим последствиям. Вы меня поняли? Ну вот и замечательно! Все остальное – завтра утром в Царском Селе.

2 октября (19 сентября) 1914 года, 9:30. Царское село, железнодорожный вокзал, Императорский Павильон.

Артанский князь Серегин прибыл к отправлению царского поезда со всей положенной в таких случаях свитой: двумя юными адъютантами, Димой-колдуном, Коброй, Бригиттой Бергман, Анастасией, Ольгой и Татьяной, Иосифом Джугашвили-Сталиным, Великим князем Михаилом Александровичем, а также ротой первопризывных амазонок. Вся эта компания была облечена в темно-серые штурмовые комплекты из мира Елизаветы Дмитриевны, и на фоне антуража начала двадцатого века смотрелась как танки Т-34 среди ратников Дмитрия Донского на Куликовом поле. Царь и царица поначалу даже не признали своих дочерей в общей массе вооруженных до зубов девиц-амазонок, а когда разглядели, то удивились выражению собранности и суровости на их лицах. Даже вечно улыбающаяся Татьяна была на этот раз мрачна и сосредоточена, как перед экзаменом.

– Ни пуха тебе, ни пера, ПапА… И тебя, МамА, когда все закончится, я тоже рассчитываю видеть в добром здравии! – сказала она родителям, пока Ольга разговаривала с Артанским князем. – Скорее бы все уже осталось позади, и мы бы могли не волноваться и не переживать.

– Я тоже хочу, чтобы все закончилось как можно скорее, – сказал Николай. – Хоть и уверен я в благополучном исходе, ибо у Сергея Сергеевича по-иному не бывает, но все равно боязно.

Тем временем один из станционных чиновников, увидев необычную суету у императорского павильона, пулей метнулся на телеграф, но, не успев добежать до заветного окошечка, попался в руки двум сотрудникам дворцовой полиции в штатском, которые заломили ему грабли за спину и повели под светлы очи госпожи Бригитты Бергман. Человек этот оказался совестливым: на сотрудничество с людьми Гучкова пошел только в силу бедственного материального положения – жена болеет, дочери бесприданницы, сына надо в гимназию снаряжать, а денег нет, ибо жалование мелкого чиновника даже ниже, чем заработок квалифицированного рабочего.

«Муки Совести» сразу раскололи этого маленького человечка от макушки и до пупа, так что Бригитте Бергман не пришлось даже и стараться. Впрочем, и знал он совсем немного. Под ледяным взглядом госпожи полковника этот персонаж рассказал, что зовут его Петр Пименов, пожалился на тяжелое материальное положение, и что он за денежку малую должен был сообщать по телеграфу, на какое время приказано приготовить царский поезд и в каком направлении пойдет состав.

– Вот видите, Николай Александрович, – вздохнул Артанский князь, – еще даже не народ, а мелкое чиновничество, кое должно быть неколебимой опорой государства, а уже нищета кромешная… Неправильно это, категорически.

Дальше случилось то, чего никто не ожидал. Бригитта Бергман накинула на шпиона Гучкова заклинания стасиса, и Артанский князь с короткого расстояния выпустил в окаменевшую тушку всю обойму из личного «федорова».

– Вот полюбуйтесь на действие остановленного времени, – сказал он Спиридовичу, – защита абсолютная.

Тот подобрал с земли несколько сплющенных в грибок пуль, потом провел рукой по местам попаданий и сказал:

– Ну что же, господин Серегин, годится. Искренне надеюсь на то, что и государь с государыней и мои люди после проведения операции останутся целыми и невредимыми.

– А я на это не рассчитываю, а знаю точно, – ответил тот, вручая начальнику охраны царской семьи четыре амулета-медальона, предназначенные для тех телохранителей, что должны будут выйти из вагона вместе с царем и царицей.

Остальным сопровождающим поезд, включая паровозную бригаду, предназначались бронежилеты скрытого ношения производства мастерских «Неумолимого» (а это на пару голов выше, чем мир Елизаветы Дмитриевны).

2 октября (19 сентября) 1914 года, 10:00. Санкт-Петербург, Царскосельский вокзал, Императорский Павильон.