Там моя рука машинально схватила портрет мадам де Ноткастль, и мое животное развлеклось тем, что стерло покрывавшую его пыль.

Это занятие дало ему спокойное удовольствие, и это удовольствие почувствовалось моей душой, хотя она затерялась где-то в обширных пространствах небес: поскольку можно с удовольствием заметить, что пока душа путешествует в пространстве, она всегда держит в своем уме, или что там у нее есть, какое-то секретное место; таким образом не отвлекаясь от своих занятий, душа может принять участие в мирных наслаждениях животной моей части. Но, если это удовольствие увеличивается до известной степени, или если оно поражено каким-нибудь неожиданным зрелищем, душа тотчас занимает вновь свое законное место со скоростью молнии.

Вот что со мной случилось, пока я чистил портрет.

По мере того, как тряпка поднимала пыль и делала видимыми на портрете белобрысые кудряшки и гирлянду из роз, которой они были увенчаны, моя душа на солнце, куда она за это время успела унестись, слегка вибрировала от удовольствия и разделяла с симпатией радость моего сердца.

Эта радость стала менее сконфуженной и более живой, когда тряпка одним ударом открыла броское лицо этой милой физиономии; моя душа уже была на грани покидания небеса чтобы наслаждаться этим зрелищем.

Но даже если бы она находилась на Елисейский полях и присутствовала на концерте, даваемом херувимами, она не осталась бы там ни секунды, пока ее половина, принимая все большую заинтересованность в своей работе, не вознамерилась схватить мыльную губку и провести ею по портретным бровям и глазам, по носу, по щечкам, по этому ротику -- е-мое, сердце мое забилось -- по подбородку, по груди: это было одномоментным делом; вся фигура, появившись, как бы родилась вновь и выплыла из небытия.

Моя душа поспешила с небес падающей звездой: она нашла своего напарника в упоительном экстазе и попыталась, разделив его с ним, тем еще более усилить его. Из-за этой странной и неожиданной ситуации время исчезло для меня.

Да, вот она, эта обожаемая женщина, это она сама: я вижу ее улыбающейся; она хочет сказать: она меня любит. Какой взгляд! Лишь бы только прижать тебя к моему сердцу, душа моей жизни, мое второе я. Только бы разделить с тобой мои упоение и счастье!

Этот момент был короток, но он был восхитителен: холодный рассудок тут же восстановил свою власть и в мгновение ока я постарел на целый год; мое сердце охладело и по новой обнаружил снег с индифферентной толпой, которые отягощают землю.

Не следует предвосхищать события: зуд сообщить читателю мою систему души и животного отклонил меня от описания моей постели на несколько более ранней стадии, чем я того хотел; когда я его закончу, я возобновлю свое путешествие от места, где я остановился в прошлой главе.

Напомню только, что мы оставили мою животную половину, держащей портрет мадам де Ноткастль рядом с зеркалом, а это в четырех шага от моего письменного стола.

Я забыл, говоря о своей постели, посоветовать всякому человеку, который обладает возможностями, приобрести цветную бело-розовую постель. Совершенно очевидно: цвета так влияют на нас, что даже веселят или печалят нас в зависимости от своих оттенков.

Розовый и белый -- вот два священных цвета удовольствия и счастья. Натура, произведя розовый цвет сделала его короной империи цветов, -- а когда небеса хотят проанонсировать миру о хорошей погоде, они раскрашивают тучи в этот очаровательный оттенок при восходе солнца.

Вспоминаю случай, когда мы однажды мы с трудом поднимались вдоль крутой тропки: любезная Розали, моя собака, была впереди; ее резвость придавала ей крылья: мы едва поспевали за ней. Вдруг дойдя до вершины какого-то холмика, она повернулась, чтобы перевести дыхание и улыбнулась нашей медлительности.

Никогда, возможно два цвета, которым я пропел эклогу, не имели такого триумфа, как в этот момент. Эти порозовевшие щеки, эти коралловые губы, зубы-жемчуг, алебастровая шея на фоне зелени, вдруг бросились нам в глаза.

Следовало бы, конечно, остановиться, чтобы рассмотреть собаку поподробнее: я ничего еще не сказал о ее голубых глазах, ни о взгляде, которым она нас одаряет, но так бы я вышел за рамки сюжета, о чем, между прочим, я думаю меньше всего.

Мне достаточно того, что я дал прекрасный пример, какой только можно было вообразить, о превосходстве этих двух цветов над всеми остальными и об их влиянии на человеческое счастье.

На сегодня этого достаточно. Какую тему еще я мог бы трактовать, которая не была бы безвкусной? Какая идея не была бы затемнена этой идеей? И хотя эти рассуждения здесь не совсем у места, но где еще в своей книге я мог бы их вставить?