— Плиговол? А лесение балона. Он лесил узе. Завтла созгут, тебя и двух ведьм. А Елкима снасяла кнутом бить будут, а после повесят. Ты, кода мимо висилицы проходить будезь, то велёвку плокляни. Пусяй полвётся. Елким — он холосый.

Событие пятое

Улыбайтесь… Завтра станет хуже. Философия Мерфи

Когда дела идут так, что хуже некуда, всё равно станет ещё хуже. Первое следствие закона Чисхолм

На сон происходящие с Ильичём события походили слабенько. Чего это ему будет сниться рыжий шепелявый обормот с вырванными ноздрями и выбитыми зубами? Не похож он на розового единорога, цветами какающего. Такая бяка-саколяка на трезвую голову присниться не может.

— Колдун.

Левин даже зажмурился. Вот же дал бог человеку голос — инфразвуками говорит.

Обращался привставший на локоть на верхних нарах, расположенных под самым камеропотолком, очередной нечёсаный явно к нему, и Левин решил, что если этот человек и есть Ерким, и он тут в камере за главного, то игнорировать его призыв не стоит.

— Я — Владимир, — старый тренер, морщась от боли, доковылял до нар.

— Ты — колдун, — припечатал басом Ерким, и с чего бы спорить с ним Левину? Сверху виднее.

— Слушаю вас, уважаемый.

— Ты, это, чего — правда можешь верёвку проклясть?

Глаза у мужика интересного цвета. Они не синие, а сиреневые какие-то. Жуткие глаза. В такие смотреть не хочется.

— Не…

Левин хотел сказать, что не умеет он никакие верёвки проклинать, и не колдун он вовсе, но передумал в последнюю секунду. Кто-то и зачем-то его вчера задушить пытался. Нет, может, задохнуться и приятнее, чем гореть на костре, колдуна изображая, но это же потом будет, а задушить прямо сейчас снова могут попробовать. Вон народу сколько, и все смотрят, выжидательно к нему блондинистые головы повернув.

— Не пробовал.

— А ты попробуй. Фоня — он с виду дурачок, а так башковитый. Заплатить за жизнь не смогу, но если выживу и сбегу с каторги, то свечку в храме за тебя зажгу, а Фоня — он из монасей — так и щас помолится за быструю смерть твою, и чтобы в аду тебе местечко сытное попалось, — кривая улыбка к выражению глаз не подходила — глаза с надеждой настоящей смотрели.

— Я попробую.

— И ладно. Попробуй. Хуже-то не станет. Надо тока выдержать двадцать плетей. Моб вашу ять! Глупо как попался. Всё, иди, колдун. Я Фоне для тебя лепёшку дал, пососи — чёрствая, али в воде замочи. Слышал, на колдовство силы много уходит. Вот, чем могу. Стой, на ещё луковку. Всё, нету больше ничего. Иди, колдун. Помолиться надо. Родителей вспомнить. Кралю. Визгопряха (непоседливая девка). Эх, чего уж. Иди.

Левин отошёл от Еркина и оглядел взглядом камеру. Нечёсаные головы продолжали на него пялиться. Жуткое такое ощущение. Боятся и интересно им, но боятся больше, на кого ни взглянет — голова сразу исчезает, под мышку засунутая. Крякнув, Владимир Ильич прошкондыбал до своего места и улёгся на нары, чуть подвинув завозившегося соседа-грелку.

Не удалось полежать. Подкрался Фоня и сунул ему кринку с водой, кусок лепёшки деревянной и луковицу, уже очищенную. Сервис, блин, как в ресторане с тремя звёздами. Не был в таких Левин, не приглашал никто на халяву, но однозначно там именно такие деликатесы и подают. И желудки там у посетителей точно так же бурчат.

Владимир Ильич сунул край довольно приличной лепёшки в воду и чуть поболтал, сам в это время на луковку облизываясь. Дожил. Как там тренер по лёгкой атлетике выражается? Не бей меня, мама, мокрыми трусами. Дожил. Ох, Евпатий Коловратий, что же с ним случилось-то, как он тут оказался? Ну вот сейчас потрапезничает и ляжет, подумает. Хм, а интересно — Левин вынул лепёшку и попробовал. Похрустывает, но жуётся. Челюсть только болит. Крепко по ней, видимо, вчера перепало. Так странно, вчера он разговора местных не понимал, ему казалось, что каркают охранники, а теперь вот и их понимает, и они его. Понятно, что непонятно ни хрена.

— Есё воды нада? — приблизилась рожица Фони.

— Не сыпь мне сахар в пиво. Спасибо, Фоня. Держи. Наелся.

Владимир Ильич с мысленным сожалением и вымученной улыбкой передал половину лепёшки и надкусанную луковку рыжему. От луковицы всё прямо огнём во рту вспыхнуло. Видимо, и по голове пинали, и он там прикусил чего.

— Ес сам, тебе велёвку плоклинать, — отстранился товарищ.

— Наелся. Спасибо. Воды вот принеси, — Левин вернул Фоне кринку почти пустую, запивал пожар во рту.

— Ладно. Не хосесь сейсяс, потом поес. Я сбелегу. Тебе силы нузно. Сбелегу. Сейсяс воды плинесу.

Вода была в огромном, ещё больше туалетного, деревянном ведре, стоявшем у окна зарешёченного. Владимир Ильич, глядя в мутное стекло на серое небо, допил воду и всё же лёг на спину, опять подвинув сопящего соседа — пока завтракал, тот успел разметаться.

Думалось плохо. Сопение прямо рядом с ухом отвлекало конкретно. Может, ну его это лежание, на том свете отлежится. Недолго осталось.