Шрифт:
Здесь же, в Одессе, в 1920 году было вообще положено начало циклу сонетов Шенгели, которые занимают особое место в его творчестве, заслуживая наименование «постгойевских», близких к фантасмагории. Эти стихи – воплощенные в безупречную классическую форму страшных картин Гражданской войны, кровавой междоусобицы, безжалостной бойни, очевидцем которой пришлось быть Шенгели в 1918–1921 годах в Харькове и Керчи, в Севастополе и Одессе. Уже сама стыковка совершенной поэтической формы сонетов с описанием в них сцен безудержного насилия, разрушения и жестокости несомненно являет собой сильный стилистический и психологический ход. Вряд ли следует видеть в этом жесте признаки некой авторской отстраненности. Скорее, здесь и звучит, и молчаливо насыщает собой контекст интонация неодолимой горечи и бесконечного сожаления, как в сонете «Комендантский час»:
Норд-ост ревет и бьет о дом пустой.Слепая тьма ведет меня в трущобы,Где каменные обмерзают гробы.Но – поворот, и вот над чернотойСтеклянный куб, сияньем налитой,Тень от штыка втыкается в сугробы,И часовых полночные ознобыВдруг застывают в ледяное «стой!».И пуговица путается тугоПод пальцами, и вырывает вьюгаИзмятые мандаты, а латышГлядит в глаза и ничему не верит:Он знает все, чего и нет… Вдоль крышЛязг проводов верстою время мерит.Аскетически строгая старинная форма сонета резко контрастировала с голой, почти документальной правдой о жизни и нравах времени, которое так долго героизировали. Суть и содержание сонетов оказались сродни обжигающей прозе Артема Веселого, его жестокой правде о Гражданской войне. Эти сонеты не отпускали Шенгели еще очень долгое время, требуя возвращения к себе авторской правки и в 1933 году, и в 1937-м, так что исследователям сейчас уже и понять не просто, когда именно они были созданы. Цикл хронологически открывается выразительной харьковской зарисовкой 1918 года «“Дух” и “Материя”»:
Архиерей уперся: «Нет, пойду!С крестом! На площадь! Прямо в омут вражий!»Грозит погром. И партизаны стражейПостроились – предотвратить беду.И «многолетье» рявкал дьякон ражий,И кликал клир. Толпа пошла, в бреду,И тяжело мотаясь на ходу,Хоругвы золотою взмыли пряжей.Но, глянув искоса, броневикиВдруг растерзали небо на куски,И в реве, визге, поросячьем гоне —Как Медный Всадник, с поднятой рукой, —Скакал матрос на рыжем першероне,Из маузера кроя вдоль Сумской.В этот шенгелиевский цикл черно-белых сонетов-гравюр глубокой и выразительной резьбы входят такие его вещи, как: «Комендантский час», «Своя нужда», «Мать», «Короткий разговор», «Самосуд», «Провокатор», «Интервенты», «Здесь пир чумной…» и близкие им по духу стихотворения. К ним тематически и интонационно примыкают стихи и 1919 года, дополняя собой ту же фантасмагорическую картину судного часа:
На фронте бред. В бригадах по сто сабель.Мороз. Патронов мало. ФуражаИ хлеба нет. Противник жмет. Дрожа,О пополнениях взывает кабель.Здесь тоже бред. О смертных рангах табель:Сыпняк, брюшняк, возвратный. Смрад и ржа.Шалеют доктора и сторожа,И мертвецы – за штабелями штабель…В 1921 году Шенгели написал поэму «Поручик Мертвецов», а на следующий год у него вышел сборник «Раковина», знаменующий переход к более аскетической стилистике и демонстрирующий отточенную технику и литературную эрудицию. Перечитывая сегодня входящие в нее стихи, невозможно удержаться от глубокого вздоха, встречая перед собой удивительную и прекрасную поэзию. Даже если Георгий иногда и нарушал в стихах ударения.
Обитавший одно время в Одессе Константин Паустовский писал, что Шенгели даже дистанционно помогал ему выжить в холодную зиму. Вот как он об этом вспоминал:
«Зимой 1921 года я жил в Одессе, в бывшем магазине готового платья “Альшванг и компания”. Я занял явочным порядком примерочную на втором этаже. В моем распоряжении были три большие комнаты с зеркалами из бемского стекла. Зеркала так крепко были вмурованы в стены, что все попытки – и мои, и поэта Эдуарда Багрицкого – выломать эти зеркала, чтобы обменять их на продукты на Новом базаре, ни к чему не привели. Ни одно зеркало даже не треснуло.
В примерочной не было никакой мебели, кроме трех пустых ящиков с гнилой стружкой. Хорошо еще, что стеклянная дверь легко снималась с петель. Каждый вечер я снимал ее, клал на два ящика и устраивал на этой двери свою постель.