Шрифт:
В двух оставшихся книгах «Рассуждений» Макиавелли приводит бичующее сравнение коррупции, царящей в его родном городе, с образцовым virtu древнего мира. Флорентийцы могли с легкостью «воспользоваться средствами, к которым прибегали римляне» в военных делах, и «последовать их примеру» (380). Но фактически они не учитывали опыта славных предков и потому попадали в ловушки (339). Римляне прекрасно понимали опасность нерешительности. Однако флорентийские лидеры никогда не были в состоянии осмыслить этот очевидный урок истории, в результате чего привносили «вред и разруху в республику» (361). Римляне всегда признавали бесполезность запасных и наемных войск. Но флорентийцы, наряду с другими республиками и княжествами, по-прежнему оказывались бесполезно униженными тогда, когда полагались на свои трусливые коррумпированные войска (383). Римляне понимали, наблюдая за союзниками, что политика «укрепления фортификации как средства поддержания веры» в войсках только вскармливала в них отчаяние и незащищенность. Наоборот, «во Флоренции, руководимой нашими мудрыми правителями, считается, что Пиза и другие республики должны укрепляться крепостями» (392). В конце концов – и здесь все повествование пронизано болью – Макиавелли делает своеобразный гамбит, свой самый иррациональный вывод: он клеймит моменты, когда искушают Фортуну, намеренно избегая переговоров с превосходящим в силе противником. Античная история доказывает, что дразнить Фортуну – безрассудство. А это как раз то, что сделали флорентийцы, когда армия Фердинанда пришла в город летом 1512 года. Вскоре после того, как испанцы пересекли границу, они обнаружили, что у них недостаточно провианта, и предложили перемирие (403). Однако «народ Флоренции надменно отказался от мира» (403). Незамедлительным итогом стало разграбление Прато, капитуляция Флоренции, уничтожение республики и восстановление тирании Медичи – всего этого легко можно было бы избежать. Как и ранее, Макиавелли чувствует бессильный гнев на врагов режима, которому он сам служил.
Глава 4 Летописец Флоренции
Цель истории
Вскоре после окончания трактата «Рассуждения» Фортуна неожиданно вмешалась в судьбу Макиавелли – его взяли под патронаж правительства Медичи, обеспечив тем самым положение, которого он страстно желал. Лоренцо де’Медичи, которому политик переадресовал посвящение работы «Государь» после смерти Джулиано в 1516 году, спустя три года преждевременно скончался. Контроль над Флоренцией перешел к его кузену, кардиналу Джулио, вскоре рукоположенным папой Клементом VII. Кардинал, как оказалось, был знаком с ближайшим другом Макиавелли, Лоренцо Строцци, которому Макиавелли впоследствии посвятил работу «Искусство войны». В результате Макиавелли смог предстать при дворе Медичи в марте 1520 года и вскоре после этого получил надежду на важное поручение – скорее литературного, чем дипломатического толка. Его предположения реализовались – в ноябре того же года он получил задание от Медичи написать историю Флоренции…
Создание труда «История Флоренции» заняло у Макиавелли почти весь остаток жизни. Это самая объемная и наиболее неторопливая его работа. Кроме того, в написании он тщательнейшим образом следовал своим любимым классическим авторам. Два основных постулата античного мира – а следовательно, и эпохи гуманизма – состоят в том, что историографы, описывая историю, должны стремиться выводить из нее моральные уроки и таким образом подбирать и организовывать материал, чтобы впоследствии максимально подчеркнуть мораль. Саллюстий [17] , например, сформулировал два получивших известность выражения, помогавших лучше осознать мораль. В работе «О югуртинской войне» он утверждает, что цель историка должна состоять в том, чтобы описать прошлое «с пользой» (IV.1 – 3). А в «Войне с Катилиной» подчеркивает, что правильный подход к истории состоит в «пропорции» – определении того, что достойно быть упомянутым, и важно не пытаться преподнести исчерпывающую хронику событий (IV.2).
Макиавелли был крайне прилежен в исполнении этих двух требований, что обнаруживается в отдельных реминисценциях в работе. Книга II, например, заканчивается рассказом о том, как афинский царь ступил во Флоренцию в 1342 году как тиран и в последующий год был удален от власти. Книга III сразу переходит к следующему характерному эпизоду – восстанию чомпи [18] в 1378 году – после полувека интервенции. Сходным образом она описывает реакцию на революцию в 1378 году, а в книге IV рассказывается о другом сорокалетии – о том, как пришел к власти Медичи.
Еще одно ограничение, накладываемое на историка-гуманиста, заключается в воспитании «предписывающего» риторического стиля – с тем, чтобы представить самые характерные эпизоды в самой запоминающейся манере. Как Саллюстий заявил в «Войне с Катилиной», история требует, чтобы «стиль и изложение были равны по силе воздействия описываемым событиям» (III.2). И снова Макиавелли воспринимает это идеальное требование крайне серьезно – летом 1520 года он приступает к созданию «образца» стиля для написания книг по истории. Черновик работы распространили среди его друзей по кружку «Сады Оричеллари», и мнение читателей очень интересовало автора. В качестве темы он выбрал биографию Каструччо Кастракани, тирана, правившего в Лукке в начале XIV века. Однако детали жизни Кастракани – некоторые из них Макиавелли просто придумал – представляют для него меньший интерес по сравнению со схемой их подачи, описания: эти детали должны были быть представлены иерархически, согласно значимости, в приподнятом и назидательном стиле. Описание рождения Каструччо выполнено высокохудожественно, но это позволило автору воспеть силу Фортуны в свершении человеческих судеб (533 – 534). Момент, когда юный Каструччо, получивший богословское образование, впервые обращается к оружию, предоставляет Макиавелли возможность развернуть целое поэтическое эссе о противостоянии клинка и слова (535 – 536). А речь умирающего раскаявшегося тирана отсылает нас к традиции античных историографов (553 – 554). В повествование вплетено бесчисленное множество афоризмов, многие из которых заимствованы из «Жизнеописания философов» Диогена Лаэртского (555 – 559).
Друзья Макиавелли Аламанни и Буондельмонти восприняли работу «Жизнь Каструччо» как масштабный труд, который автор только собирается создавать. В одном из писем в сентябре 1520 года Буондельмонти говорит о манускрипте как «образце для вашей истории» и комментирует его «главным образом с точки зрения языка и стиля». В этом анализе нашлось место для восторженных отзывов о риторических пассажах – Буондельмонти утверждал, что самое большое наслаждение ему доставил предсмертный монолог. Он сказал Макиавелли то, что тот более всего хотел услышать, коль скоро готовился взойти на литературную стезю: «нам всем кажется, что теперь вы с полным правом можете приступить к написанию вашей Истории» (С 394 – 395).
Когда Макиавелли несколько месяцев спустя начал писать «Историю», он старательно использовал «апробированные» стилистические приемы. Книга составлена в афористическом ключе, полна антитез, представление всех пунктов политической теории выверено с точки зрения риторики. В книге II, например, рассказывается, что одна из синьорий создается в целях противостояния царю Афин, и в тексте содержится страстное обращение к «свободе, которую не сокрушит ни одна сила, не подточит время и не соблазнит никакая лучшая доля» (1124). В следующей книге один из рядовых граждан в такой же высокопарной речи, адресованной синьории, призывает граждан служить исключительно интересам общества, то есть Макиавелли вновь обращается к теме virtu и коррупции (1145 – 1148). И в книге V устами Ринальдо дели Альбицци автор рассказывает о герцоге Миланском и его противостоянии крепнущему влиянию Медичи – здесь опять декламируется идея virtu , порицается коррупция и звучит призыв к патриотическому долгу членов общества: хранить верность родному городу, который «одинаково любит всех своих граждан» и перед которым, «более чем перед всеми остальными, необходимо склоняться в поклоне» (1242).
Самый важный урок, который гуманисты почерпнули в наследии авторитетов классического периода, было понимание того, что историки должны концентрировать внимание на всех, даже самых малых достижениях предков, а это, в свою очередь, приведет к более полному пониманию значимости дел больших. Хотя великие историки Рима имели склонность к пессимистическому взгляду на вещи и крайне пространно рассуждали на тему роста коррупции в мире, это обычно и подвигало их еще более страстно настаивать на долге историка способствовать наступлению лучших дней. Как объясняет Саллюстий в «Югуртинской войне», только именно благодаря «памяти о славных деяниях» мы можем ощутить «дыхание сильных мира сего», которое вдохновит нас той virtu, которая «по силе способно сравняться с virtu славных отцов и дедов» (IV.6). Более того, именно из-за того, что у исторического труда есть свойство являться панегириком, гуманисты эпохи Ренессанса так тщательно изучали работы Ливия, Саллюстия и их современников. Это отчетливо видно, например, в требовании, которое предъявляется к истории в посвящении к работе «История народа Флоренции», которую канцлер Поджо Браччолини завершил в 1450 году. Это требование гласит: «великая польза по-настоящему правдивой истории» заключается в том факте, что «мы можем наблюдать то, что может быть реально достигнуто при помощи virtu самых выдающихся людей». Мы видим, как ими руководит желание «славы, для свободы своей страны, для блага своих детей, богов и всего человечества». И мы оказываемся «так возвышенно пробуждены» их прекрасным примером, «как если бы они пришпорили нас», чтобы соперничать величием [19] .