— Убери руки с михиря, — совершенно спокойно произнес Иван, и усмехнулся. — Тебя дед отправил? Отвечай как на духу!

Что-то такое он ожидал, и все эти травки и запахи играли свою роль — но смог снова установить контроль над собственным телом, прекрасно понимая в свои серьезные года, к чему приводит не желание думать головой, а лишь идти на поводу той самой «головки». Все как по нотам разыграно — молодица в бане, только не баба, а девка. Такое сразу заметно — движения дерзкие, но неуверенные, что сразу указывают на недостаток опыта.

И появляются сразу уместные вопросы — что, просто так девочка воспылала страстью к незнакомому мужчине, которого вообще первый раз в жизни только сегодня увидела, но игриво так на него смотрела?!

И за михирь ухватилась решительно, будто за многократно используемую собственность — а разве такое может быть просто так, при природной стеснительности девственниц и строгих моральных правил, что действуют на их счет в здешнем обществе?!

Такое поведение даже в разгульном 21-м веке не встретишь — недаром говорят, что таких вначале надо «распечатать»!

Вопрос, заданный жестко и решительно, подействовал — девчонка задрожала, замялась и нерешительно промямлила:

— Да, дедушка, но токмо сказал, что бы ты меня княже… Лишить меня должен девичества…

— Ишь, мухомор старый, что удумал, извращенец похотливый. Нашел специалиста по дефлорациям…

— А что это, княже?!

— Не бери в голову, то слова иноземные. А замуж тебя выдадут, что ты мужу скажешь в брачную ночь? Ведь тебя старухи и осмотреть могут! И то, что ты баба, а не девка, сразу увидят!

— А разве князя ослушаться можно?! Да что князя — сыну боярскому попробуй откажи в утехе, все лицо испоганят! Это в Лавре они девок не портят, иноков бояться, а встреться ему на дороге — живо под кустом разложит. Так мою подружку Лушку ссильничали ратные люди и уехали, а ей что делать — в омут с головой за чужой грех?!

Такого отпора Иван никак не ожидал — девица сложила руки на животе, набычившись взглядом. Должна была трепетать, а тут видно, что боится его до дрожи, но струна натянута до предела, вот и зазвенела. И словно выдохнув, как перед броском в прорубь, тихо произнесла с нескрываемой горечью, с тоской, что прорвалась наружу:

— Бесприданница я, княже. Сам видишь, нищие мы, одна корова всего. Лошадки и те келарем дадены, а то, что привезли возы полные, с мукою и припасами, то твои кормовые, посольские, токмо тебе предназначены — слышала, как дедушка с дядькой меж собой говорили. В твоей полной власти мы — уедешь, с голоду все помрем, а в обители голодно. Коли в осаду возьмут, то вымрем как в голодные лета, а здесь хоть лес прокормит. Опять — батюшка говорит, что плоды чудные посадили благодаря тебе, и теперь выжить можно. Вот я и пришла к тебе сама, с охотой, деда меня не неволил! Я сама, он токмо согласился. Сказал, что крепкому боярину женка нужна ночами для услады, а тут окромя меня нет никого — старая мамка, да с пузом сноха — ты на них и не смотрел. А вот взгляд твой я на себе приметила, будто крапивой ожигал. У меня между ног все влажно было от взглядов твоих…

«Бойкая девица, прет, что бульдозер, и газует. Нет, не игра это дедули, тут пошла сплошная самодеятельность. Девка какие то свои планы лелеяла, а я ее обломил. Вот и взвыла, режет правду-матку, ведь и крыса, загнанная в угол бросается, что же говорить о бесприданнице. Это же самый отстой по местным меркам. Никто таких замуж не берет, не рационально — если только не пару лишних рабочих рук для повышенной эксплуатации, от которой такие красотки живо в старух превращаются!»

Мысли текли холодные и расчетливые, девчонка не очень красивая лицом, чуть страшненькая даже, но решительная и бойкая — такие ему нравились своей настойчивостью, отнюдь не наглостью — последних сразу отшивал. А эта сейчас действует как камикадзе, что увидел американский авианосец — ручонка снова стала его поглаживать.

— Тебе женка на ночь нужна, и не говори что не так — вон у тебя какой стал, вздыбился, как межевой столбец вкопанный! Так к чему тебе вдовицу искать, если девка рядом? А ежели узнает кто, что ты здесь, разговоры пойдут — бабы ведь болтливые. А я молчать буду, не сомневайся, княже. И деда прикажет всем помалкивать, что ты меня огулял — к чему все это. А я ласковая — и ты первый у меня будешь, княже. А уж ласкать тебя буду сладко, научусь, ты не сомневайся, я понятливая…

Так настойчиво его в жизни еще никогда не добивались — решительно и упорно, всегда он сам проявлял подобное, а тут все с ног на голову обратилось. Все есть — упорство, хитрость, даже легкий шантаж — ох и хитры евины дочки. Но карты еще не были раскрыты, а потому он решил спровоцировать «банщицу» на откровенность:

— Ну будет так, огуляю тебя, приданное дам, — от последних слов девка вздрогнула, рука непроизвольно сдавила «орган» так, будто решила оторвать, а он понял, что у нее в этом деле свой интерес — крестьяне они практичные, просто так ничего не делают.

— Дырка не измылится, а с коровой меня любую замуж возьмут и рады будут. А так с рассвета до заката на них горбатиться буду, за одни попреки, что без приданого в семью пришла! А с коровой иной разговор пойдет, чуть что не по-моему будет, я их…