На следующий день я снова увидел Сергея. В помпезно убранном зале Украинского культурного центра тянулись литературные чтения. Раздвинув портьеру на дверях, вошли двое. Впереди покачивающейся тигриной походкой шагал Ярослав. Священный огонь московской водки горел на его бородатом лице. Сергей напоминал печального ангела. Начинала сказываться серьезная разница в весе. Да и опыт вдвое старшего Ярослава брал свое. Было понятно, что останавливаться им нельзя. Они совершили по залу небольшой круг и ушли «догонять».

Сергей уехал из Москвы, не досидев до конца фестиваля. Ему, вообще, трудно оставаться на месте, поджидая покупателя. Он сам идет навстречу потребителю, чтобы, взмахнув перед носом блесной «настоящая поэзия», подцепить на крючок, подтащить поближе, и впрыснуть в уши порцию словесно-генетического материала.

А я подружился с Ярославом. Без обиняков предложив ему выпить. Ярослав подарил мне сборник, который я не купил у Сергея. Ярославу его подарил Сергей. Поэту чужое не нужно – он культивирует свой персональный штамм. Не подверженный влиянию чужих вирусов, он не верит в их силу и, избавляясь от балласта, охотно делится печатной продукцией собрата.

Поэт – тот, кто способен создать новое. Его стихотворение – словно заявка на изобретение: содержит указание на прототип и то новое, что предлагает автор. А вот носитель полученного от поэта вируса сплошь и рядом начинает продуцировать не изобретения. а аналоги. Подражательный вирус выходит ослабленным и не дает потомства. Заразить другие организмы ему не под силу. Заразить не под силу, да только вся эта плотная, как у саранчи, стая подражательных вирусов забивает эфир, вырабатывая иммунитет к поэзии как таковой.

Распространению вирусов мешает и межъязыковой барьер. С этим, однако, дело посложнее. Как правило, перевод резко снижает способность к инфицированию: оригинальная отечественная продукция сильнее произведенного по лицензии иностранного вируса. Но поэт сам порой вводит иноязычный вирус прямо себе в кровь. Неподверженный влиянию соотечественников, на стороне ищет он генетический материал для построения собственных штаммов. Его организм яростно сражается с введенной в кровь иноязычной структурой, стремясь перезаписать ее на родном языке. Часто вместо прямого перевода пишутся оригинальные стихи. Часто они бывают успешными. Вы, вероятно, слышали о Пушкине.

Сергей приезжал в Москву пару раз в год. Ему здесь нравилось. Сюда стекались большие деньги, заставляя крутиться все вокруг. Динамика, поверьте, была потрясающей. А быстрые перемены – лучшее условие для вирусных эпидемий.

Однажды я провожал его на вокзал. Сергей любит железную дорогу и вокзалы – эти созданные для экспансии конструкции из стали, стекла, кирпича или бетона завораживают его своим внутренним неустанным движением. Здесь, на вокзале, в месте наиболее интенсивной миграции, и следовало бы устраивать чтения стихов. В машине он вдруг сказал: – Знаешь, Ярослав больше не пьет, – трагические нотки прозвучали в его голосе. – И стихов не пишет.

Итак, подумал я, Ярослав отошел от дел. Что ж, продажи – только один из способов избавиться от товара. Ярослав двинулся по более надежному пути – устроил пожар на складе. Вот зачем он обкладывал его спиртосодержащими жидкостями. Теперь нераспроданные стихи больше не загромождали его сознание и не обдирали в кровь душу. Демоны, отвечающие за рассылку поэтического спама, стерли его электронный адрес из своих списков. К Ярославу пришла тишина. Я увидел, как старый бородатый поэт сидит на перевернутом ведре посреди своего огорода. Мир тебе, Ярослав. Ты отмучился.

Мы расстались с Вадимом Ковдой, я вошел в вагон метро и поехал домой.

По дороге я читал книгу стихов Вадима, которую он мне подарил – большую, зеленую, в твердом переплете, с именем автора на обложке.

На соседнее место сел дядечка за шестьдесят – высокий, еще стройный, хорошо одетый по зимней версии конца восьмидесятых.

Он был чуть навеселе.

Незадолго до «Охотного ряда» он слегка подтолкнул меня локтем и спросил:

– Окуджава?

Я закрыл книгу и показал имя на обложке.

– Украинец? – уточнил сосед.

– Да нет, – сказал я, – по-моему, москвич.

– А где купил?

– Автор подарил, – ответил я.

– Передавайте ему привет, – сказал он, подымаясь. – Георгий Михайлович Щеголев, актер и режиссер.

Он склонил седоватую голову в поклоне, и чуть осторожнее, чем остальные, двинулся на выход.

На майские праздники к нам во Львов приехали мама с папой и я пошел с ними гулять на Высокий Замок. На обратном пути на трамвайной остановке меня затошнило и вырвало. Дома стал болеть живот. Живот у меня болел часто, но тут еще намерили температуру. Приехала скорая и мы с мамой поехали в больницу. Меня завели в неуютную комнату с кафельным полом, раздели и окунули в стоящую посреди комнаты ванну. Что, по моему мнению, было крайне негигиенично – чужая ванна, чужая вода. Потом одели в больничную байковую пижаму. Мама и медсестра отвели меня в палату и усадили в кровать с металлическими прутьями по периметру, примерно такую же, как дома.