— Вы не голодны? — спросил он.

— Просто умираю с голоду! — саркастически ответила она. — Неужели не видно?

— Знаете, если не поесть, то начинаешь нервничать и раздражаться, — невозмутимо заметал он.

— Нет, это вы заставляете меня нервничать, Доминик!

— В самом деле?

— Да! Так что давайте не будем отвлекаться и начнем обсуждать прием, идет? — Она наклонилась к нему и бодро сказала: — Вам нужно будет сообщить мне, какого рода стол вы планируете и когда.

— Но я думал, что это входит в ваши обязанности.

Роми подумала с минуту.

— Хорошо. Если вы намереваетесь убедить северянина в своей порядочности, то я предлагаю приятные, легкие блюда. Знакомые вкусовые оттенки на несколько иной лад. Но в принципе пища должна иметь свой натуральный вкус. Вот наша цель.

Он отодвинул тарелку и снова откинулся на спинку стула, глядя на нее немигающим взглядом.

— Это звучит устрашающе рационально, — сухо заметил он. — Вы всегда толкуете о мотивации и целях, да, Роми?

— Ну, такая у меня работа. — Она пожала плечами.

— Тем не менее рациональность предполагает некоторую холодность, не правда ли? — сказал он, как бы размышляя. — А тогда ваша такая… милая реакция в тот день в лифте несколько озадачивает. И, по всей видимости, противоречит жестокой стороне вашей натуры.

Роми была так ошеломлена, что даже не обиделась — словно он говорил о ком-то другом.

— Это я — жестокая? — спросила она, не веря своим ушам. — Я?

Он цинично засмеялся.

— Черт побери! — восхищенно выдохнул он. — Как здорово у вас получается! Этот обиженный тон звучит очень естественно. Плюс надутые губки, плюс немного невинности в широко открытых глазах. Как будто в вас есть и еще что-нибудь кроме жестокости, Роми!

— Тогда скажите, в чем моя жестокость? — потребовала она. — Вы не можете заявлять такие вещи бездоказательно. Продолжайте, Доминик, говорите! У меня наверняка есть недостатки — у кого их нет? Но я никогда не считала себя жестокой.

Он улыбнулся, впрочем, это была самая холодная улыбка, какую ей приходилось видеть. Такие глаза могут быть у хищника, безжалостно взирающего на свою жертву, с содроганием подумала Роми.

— Нет? — Его смех звучал горько. — А разве не жестоко выйти замуж за человека, которого не любишь? Поступить так, как поступили вы — по отношению к Марку?

— Но я же любила Марка, — решительно сказала она в свою защиту и закусила нижнюю губу. — Любила!

— Не может быть, что вы его любили, — бросил он сквозь зубы, не заботясь о том, что разговор явно ее расстроил. — Потому что, если бы это было действительно так, вы ни за что не позволили бы мне дотрагиваться до вас — тогда…

Дрожащей рукой она провела по коротким светлым волосам, будто стараясь стереть прошлое, забыть то невыносимое наслаждение, которое доставили ей движения рук Доминика по ее телу. Его губы у нее на коже… Его теплое и нежное дыхание возле ее губ…

— Да есть ли смысл это обсуждать?

— Смысл есть, и еще какой! — резко парировал он. — Хотя каждой клеточкой мое тело отвергает вас и все, что с вами связано, какая-то часть моего существа упрямо жаждет потонуть в этих красивых темных, бархатных глазах…

Говоря это, он глубоко заглянул ей в глаза, и у нее по спине пробежала дрожь возбуждения. Ох, ну почему он? — в отчаянии подумала Роми. Почему это непременно должен был быть он?

— Доминик… не надо… — слабо выдохнула она.

И про себя добавила: не надо так смотреть на меня.

— Не надо? Чего именно? — грубо спросил он. — Не надо отрицать, что я хочу вас так же сильно, как вы все еще хотите меня?

— Нет! — Она попыталась закрыть лицо руками, но тут появился официант и поставил перед ними тарелки со следующим блюдом. Его взгляд выражал озабоченность.

— Вы всем довольны, синьорина? — с беспокойством спросил официант. Роми кивнула и даже выдавила из себя слабую улыбку.

— Все отлично, — соврала она.

— Расскажите мне, — хрипло прошептал Доминик, как только официант отошел, — почему вы все-таки не отменили свадьбу.

Она покачала головой, борясь с внезапным и необъяснимым желанием довериться ему.

— Я… не могу.

— Вы не боялись, что я пойду и расскажу Марку о случившемся?

Она смотрела на него ясными и блестящими глазами.

— Почему же вы не пошли и не рассказали?

Гримаса отвращения исказила жесткие, красивые черты его лица.

— Я был слишком потрясен. Мне было так стыдно за свое собственное поведение, что я просто не мог пойти и признаться во всем Марку. Он — и, это был самый дорогой из даров дружбы — предложил мне быть шафером у него на свадьбе. Что бы он сказал, если бы узнал, что, не появись спасатели, я бы занялся с вами любовью по всем правилам? И я бы занялся. Я бы действительно сделал это с вами прямо там, в том лифте.