— Манифик, манифик! [27] — восклицал по дороге Василий Львович; раскрасневшийся и взбодренный, он как будто помолодел, даже приосанился. — И усталость, и тревоги как рукой сняло. Вот она, волжская водица что делает. Омовение — великая вещь. Омовение — очищение во всех смыслах.

— Да, приятно.

— Нет, не просто приятно: почитай, что у всех народов имеются обряды, связанные с водою. Иудеи, магометане, христиане — все, все. А старинные купальские празднества? Потому как вода — не просто жидкость. Где вода — там жизнь.

Их беседу прервали крики, доносившиеся с поляны, где они расположились. Выйдя из-за деревьев, оба увидели, как Игнатий лупцует молодого возницу.

— Стойте, стойте! — еле удалось их разнять.

Драчуны тяжело дышали и смотрели друг на друга волками.

— Что случилось?

Камердинер ответил, перекатывая на скулах желваки:

— Висельник, сквернавец… дрянь такая… Ишь, чего удумал — к Анне Николаевне приставать!

— То есть как это "приставать"? — изумился дядя.

— Не желаю говорить гадости такие. Пусть расскажет сам.

Парень, утирая кровь, капавшую из носа, глухо пробурчал:

— И рассказывать нечего. Что ему в голову взбрело? Просто помогал доставать съестное. Разве это грех? Не успел оглянуться — налетел на меня, как коршун…

— А за локоть ея нешто не хватал?

— Дык они ножку подвернули, я и поддержал.

— Врешь, поганец, я видел!

— Аннушка, скажи, — обратился Василий Львович к своей подруге. — Было, не было?

Та, пунцовая, замахала руками:

— Ах, оставьте меня в покое! Чадо потревожите. Ничего не ведаю, ничего не было.

Разобидевшись, Игнатий сказал:

— Что же вы, уважаемая Анна Николаевна, дураком меня выставляете перед барином? Нешто я слепой, зряшно его побил?

— Вот выходит, что зряшно, — отозвался кучер, чувствуя, что его сторона берет. — Извинения теперь попроси.

— Да пошел ты! — Камердинер отвернулся и присел на пенек, ссутулившись. Трубку закурил.

— Полно, полно, голубчик. — Дядя потрепал его по плечу. — Померещилось, поди. Ну и на старуху бывает проруха. Не сердись. Виноватых нет.

— Да я сам видел, вот вам крест, барин!

— Хватит, замолчи. Подкрепись — и забудь.

— Не хочу, не стану.

Возчик же от пищи не отказался и с большим удовольствием слопал кусок телятины, хлеб и яблоко, выданные ему, а потом запил квасом.

Сашка подсел к Игнатию, протянул ему булку. Произнес вполголоса:

— Ладно, съешь, приятель. Я тебе верю. А ему — ни капли.

Камердинер посмотрел на Пушкина-младшего с благодарностью:

— Вы меня один понимаете, барич. — Отломил кусок калача и не слишком охотно сжевал.

— Так-то лучше будет. Это правда, Игнатий, что ты стихи на досуге сочиняешь?

Опустив глаза, головой качнул:

— Да с чего вы взяли, Александр Сергеевич? Кто вам наболтал сие?

— Слухами земля полнится.

— Вовсе не стихи… так, безделицы…

— Почитаешь после?

— Совестно, ей-богу.

— Вечером, в Твери, загляну к тебе в гости, вот и почитаем: ты мне свои, я тебе — свои. Правда, я пишу больше по-французски, ну да и по-русски кое-что отыщется.

— Ох, не знаю, не знаю, право.

Заморив червячка, погрузились в карету и продолжили путь.

Постоялый двор, на котором они остановились в Твери, был намного солиднее клинского. Сняли четыре комнаты на одном этаже: две, смежные, для Василия Львовича с женой и ребенком, а другие, поменьше, для племянника и слуги. В номере у Сашки вместо огарка в подсвечнике оказалась целая масляная лампа, на конторке — перо и чернильница, а в углу — платяной шкаф и зеркало. Правда, вид из окна был уже не на реку, а на шумную торговую площадь — с соответствующими запахами от груженых телег, сена и бесчисленных лошадей. Ну, да Бог с ними, вечером базар поутихнет, и прохлада, тишина освежат его.

Вместе с дядей отправился на почту: тот ждал писем из Петербурга от своих собратьев "вольных каменщиков" — масонов. Да, Василий Львович был масон: год назад петербургская ложа "Соединенных друзей" приняла его в свое лоно. Вместе с композитором Кавосом написал он несколько песен, воспевающих Родину, императора и масонское братство. Но теперь собирался уйти в другую ложу — "Елизаветы к добродетели", более скромную, но более строгую, и к тому же ритуалы в ней происходили на русском языке (в первой — только по-французски). Сашка спрашивал у Пушкина-старшего, для чего это нужно — быть масоном, в чем главный смысл. Дядя отвечал довольно туманно: