Шрифт:
— Так прикрылась бы тогда. Что трясешь ими у меня перед носом?
— Вас одену, а потом сама.
— Без тебя оденусь, можешь уходить.
— Как прикажете, барин. — И, накинув на себя простыню, быстро удалилась.
Сашка, одеваясь, сердился — на нее, на себя и вообще на все.
Вскоре из помывочной появились разгоряченные Дуня и Игнатий. Весело общались друг с другом, похохатывали, дурачились. Тоже пили квас.
— Может, что покрепче, Игнатушка? — спрашивала она ласково.
— Нет, благодарю, Дунюшка. Барича должон проводить к постоялому двору. Обесчал хозяину, что не допущу безобразнев. Ну, а как они учуют от меня запах? Нареканий не оберешься. Я уж просто посижу у тебя в палисадничке, трубку покурю. Этого достаточно.
Возвращались в сумерках. Камердинер, судя по всему, был доволен жизнью, потому что время от времени крякал и произносил: "Хорошо!.. Истинно, что на небе — рай, а на земле — Валдай!" Пушкин съехидничал:
— Вижу, что Дуняша по вкусу тебе пришлась.
Но слуга не отреагировал никак, видимо, стесняясь развивать эту скользкую, во всех смыслах, тему.
У себя в комнате Сашка, облачившись в домашнее, запалил свечу, сел за стол и довольно быстро набросал у себя в тетрадке, где записывал и частушки Игнатия, первое свое длинное стихотворение по-русски. Были там строки и про местных красавиц, и про баню, и про "колокольчик, дар Валдая" — те, которые он позднее в разных сочинениях вставит в другие собственные стихи.
Утомившись, бросился в постель и заснул безмятежно.
Новгород Великий поднимался из-за Волхова крепостной стеной местного кремля, куполами Софийского собора и высокой колокольней. Волхов был плавен и могуч, по нему двигались неспешно барки и челны, а зато Торговая сторона подвижна, шумна и незатейлива. Постоялый двор находился тут же, не переезжая реки. Наши путешественники въехали на него во второй половине дня (от Валдая пришлось скакать чуть ли не восемь часов, с перерывом на короткий обед и отдых в Крестцах), ухали, распрямляя затекшие поясницы. Девочка на руках у матери хныкала.
— Отдых, отдых! — объявил дядя, сам полуживой после длинного переезда. — Никаких сил уже не хватает. Черт меня дернул взять наемный экипаж — думал, выйдет спокойнее, а оно, получается, слишком долго. На почтовых были бы уже в Питере.
— А малышка-то на почтовых? — упрекнула его Анна Николаевна. — Растрясли бы дитя совсем.
Посмотрев на дочь, Василий Львович смягчился:
— Тоже верно. В общем, куда ни кинь, всюду клин.
Но, придя в себя, закусив и соснув, он обрел прежний бодрый вид и позвал племянника прогуляться с ним по Софийской стороне, заглянуть на почту.
— Да куда ж вы пойдете на ночь глядя? — стала беспокоиться Ворожейкина. — Так и почта, поди, уж закрыта. Нешто нельзя завтра с утречка?
— Мы возьмем Игнатия для сопровождения. Он у нас здоров кулаками махать в случае угрозы. Человек надежный.
— Хорошо, но недолго, ладно? Я же тут умом тронусь, ожидаючи вас в тревоге.
— Да часок, не боле.
Солнце заходило, и в низинах белел туман. Зубчатые стены старого городища погружались в сумерки. Деревянный настил моста, по которому шли наши путники, чуточку поскрипывал.
— Новгород — "Новый город"! — вдохновенно воскликнул дядя, наслаждаясь открывавшейся панорамой. — Соль земли Русской. Рюрик здесь правил. Юный Володимер Святой с дядей Добрыней. А потом Добрыня со товарищи Новгород крестили огнем и мечем.
Сашка усмехнулся:
— Получается, что мы с вами, как Владимир с Добрыней: вы мой дядя, а я племянник.
Пушкин-старший потрепал его по курчавой макушке:
— Только мы мирные, никого жечь и сечь не собираемся. Мы поэты. Мы глаголом жжем сердца людей.
Отрок восхитился:
— Жжем сердца? Превосходно сказано.
Вскоре выяснилось, что Василий Львович на самом деле собирался идти вовсе не на почту и не просто пройтись по городу, а в питейный дом Селифана Собакина. Пояснил: Сели-фан варит лучшую на Руси медовуху. И покинуть Новгород, не отведав этого нектара, этой мальвазии — то есть божественного напитка, — было бы преступно. Камердинер согласился: да, "Собакин дом" — лучшее заведение такого рода.
— А позволите и мне пригубить? — сразу заволновался Пушкин-мл адший.