Но тем не менее следовало зарегистрировать эти замечательные, хотя и обманувшие наши ожидания результаты, отдав должное твердости и щепетильной честности топографов Баландро и Летрона, не изменивших своему делу и не прибавивших к измерениям двух или трех метров, чтобы сравняться или превзойти глубину Тру де Гляз.

Я думаю, здесь будет позволительно привести краткую выписку из записной книжки Мишеля Летрона, который должен был начать свою военную службу на следующий же день после окончания экспедиции, и к его великой радости, к тому же вполне правильно, он был приписан к водолазной части.

Накануне, проработав весь день, Мишель и Жорж, наконец, поставили палатку среди невероятного хаоса, где они в большом неудобстве провели беспокойную ночь.

«Просыпаюсь, чувствую себя скверно: спина озябла, промок совершенно, сырость пронизывает всё и вся. Высовываю руку. Какой ужас! Снаружи еще в четыре раза сырее. Смотрю на часы: 9 часов — утра или вечера? Подумаем: если 9 вечера, то я проспал почти 24 часа — это слишком. Значит, 9 утра. Нужно вставать. Джо открывает один глаз и, видя меня в нерешительности, говорит без жалости:

— Девять часов утра, будем вставать и заниматься топографией.

— Опять это слово, опять то же с раннего утра. Экое свинство!

— Ничего не поделаешь, старина, надо.

— Ладно, встаю.

Натягиваю трико; я его тщетно пытался просушить в пуховом спальном мешке, затем совершенно мокрый комбинезон. Никогда мне не приходилось, проведя ночь в палатке, испытывать что-нибудь более неприятное. Ноги быстро засовываю в ботинки, зашнуровываю гетры, надеваю ремни и каску.

Джо уже встал, протирает и оправляет карбидную лампу.

— Советую тебе сделать то же, — и он протягивает «свою» коробку с карбидом, — твою сохраним до дна, — говорит он с лукавой улыбкой.

Собираясь вскипятить кофе, с досадой вижу, что спиртовка пуста. Упрекаю Джо, хотя он ни в чем не виноват, но терпеливо сносит укор. Теперь в течение трех дней у нас не будет ничего горячего. И это после того, как мы дотащили сюда эту спиртовку! Завтрак состоит из сгущенного молока, мясных консервов… холодных — и это все. Продовольствия не так уж много, и приходится экономить.

В 10 часов все готово: пневматические матрасы и спальные мешки скатаны, палатка сложена, мешки затянуты, и мы отправляемся в путь, в неизвестное. Куда мы идем? Мы ничего не знаем и строим догадки, каков будет конец: затопленный колодец, сифон, загромождение?

А в голове продолжает мелькать: карабканье вверх, остановка, визирование, записная книжка, карандаш, буссоль. И опять все то же, акробатика, остановка, визирование и т. д.»

Жак Теодор, сильно хромавший и бородатый, как бродяга, первым поднялся на поверхность и в общих чертах набросал мне конфигурацию пропасти, откуда следовало, что наши друзья открыли и обследовали еще четыре грандиозных зала, пока не достигли последнего, конечного тупика, где провели целый день, тщетно отыскивая продолжение. По пути мельком видели, но из-за отсутствия времени и из-за усталости оставили неосмотренными расширения и продолжения залов и примыкающих к ним вестибюлей.

Не надо было большего, чтобы я решил спуститься в пропасть с Мереем и Леви, который на этот раз почти уже свободный от организационных забот мог нас сопровождать и посвятить некоторое время исследованию.

Отряд «Б» (Эпелли) был поэтому сменен отрядом «С», бывшим не чем иным, как частью отряда «А».

Смена произошла на глубине пропасти, где находился телефон и где скопились в живописном беспорядке невероятные груды материалов и продовольствия.

Последовали длительные объяснения и комментарии, бесконечные описания, в общем довольно путаные, потому что некоторые буквально падали от сна. Не было конца поздравлениям и рассказам. Эрто рассказал, как, оставшись один с испанцем Ассенс в залах Лубена и Элизабет Кастере, он заблудился и долго блуждал со своим молодым, совершенно упавшим духом спутником; юношу в нервном припадке пришлось срочно поднять наверх.

Сам Эрто, уже девятый день находившийся в пропасти, был удивителен. Правда, ввалившиеся щеки густо заросли бородой, но он в общем держался изумительно. С тяжелой аккумуляторной батареей через плечо он не переставая продолжал наводить свои громоздкие прожекторы, снимая разные виды пропасти и участников экспедиции в различных положениях.

Я уже не помню, кто рассказал о случае с Янссенсом во время спуска в большом колодце.

Оказалось, что наш товарищ Янссене, опустившись до балкона «80 метров», перешагнул через доску, которую я там вставил во время своего первого спуска, и принялся за какое-то, по-видимому, очень сложное дело, потому что наверху было слышно, как он ворчал и сопел в свою телефонную трубку.

— Что ты говоришь и что ты там делаешь? — спросили сверху.

— Да вот стараюсь спуститься лицом к пустоте.

— А зачем тебе нужно спускаться непременно лицом к пустоте?

— Да потому что так написано на доске.

На самом деле, Лепине, отпиливший доску и придавший ей нужную форму, на одной стороне написал красной краской «Face au vide» [42] , чтобы я правильно поместил доску, предназначенную задерживать камни на балконе.

Янссене принял указание по своему адресу и старался следовать ему буквально.