Личный состав вновь созданной эскадрильи разместили на краю полевого аэродрома в палатках. А вскоре к нам перегнали шесть самолетов «Петляков-2», или проще Пе-2. Летчикам предстояло в короткий срок овладеть пилотированием этих самолетов, а техническому составу, соответственно, досконально изучить материальную часть. Однако сделать это было нелегко. Дело в том, что «петляковы» поступили к нам без технических описаний. В другое время мы все посчитали бы это вопиющим нарушением, наверняка подняли бы шум. А тогда, понимая обстановку на фронте, только озадаченно развели руками. И взялись изучать новые машины на ощупь да на глазок.

Конечно, мы попали в очень сложное положение. Самолеты Пе-2 только начали поступать на вооружение, и, естественно, никто из нас никогда прежде их даже не видел. А между тем конструкторские особенности «петлякова» сильно отличались от всех подобных ему самолетов. Достаточно сказать, что он имел небывалую по тем временам для бомбардировщика скорость — 540 километров в час. На высоте 5000 метров его не мог догнать даже лучший в 1941 году истребитель Германии «мессершмитт».

Для меня, специалиста по электрооборудованию, «петляков» тоже преподнес немало сюрпризов. До него ни один наш самолет не имел такого количества вспомогательных электромеханизмов. Десять электродвигателей приводили в движение привод посадочных щитков и стабилизатора, триммеров рулей высоты, элеронов и рулей направления, створок водорадиаторов и многое другое. Специалисту надо было не просто знать, где расположены все механизмы, но и иметь четкое представление об их устройстве, принципе работы, предвидеть причины возможного отказа того или иного из них…

23 октября 1941 года эскадрилья получила приказ перебазироваться на подмосковный аэродром в Монино. Экипажи перегнали самолеты в тот же день, а технический состав погрузили в транспортный самолет Ли-2 и планеры. Я летел вместе с девушками на планере. Это были наши радистки и фотолаборантки. В начале полета мы весело шутили, но через час почувствовали себя скверно. Наш планер бросало то вверх, то вниз. Лица девчат позеленели, а к концу пути они были в полуобморочном состоянии. Я не знал, чем им помочь — самого тоже изрядно укачало. В других планерах пассажиры чувствовали себя не лучше.

Уже после войны, познакомившись с мемуарами советских военачальников, с различными документами, в которых отражалась обстановка под Москвой в октябре 1941 года, я понял причину спешной переброски сюда нашей Отдельной разведывательной эскадрильи. Мощным ударом гитлеровским войскам удалось прорвать оборону на московском направлении, крупными танковыми силами выйти в тыл наших войск и окружить в районах Брянска и Вязьмы часть сил Западного, Брянского и Резервного фронтов. Несмотря на мужество и героизм защитников столицы, враг ворвался в Калинин, захватил Малоярославец, Волоколамск, Можайск. До окраин столицы оставалось 80—100 километров. Прорыв стратегического фронта на главном направлении, выход гитлеровцев на оперативный простор поставили Москву в чрезвычайно опасное положение. С 20 октября Государственный Комитет Обороны ввел в городе и прилегающих к нему районах осадное положение. Партия потребовала от советских воинов сделать подступы к Москве могилой для фашистских захватчиков.

В эти смертельно опасные для Москвы дни воздушная разведка приобретала исключительно важное значение. Вот почему, несмотря на то, что наша эскадрилья еще толком не освоилась на Монинском аэродроме, начальник разведки ВВС генерал Д. Грендаль потребовал от ее командира немедленно приступить к боевым действиям.

Первый вылет на разведку в район Брянск — Орел и шоссе Орел — Тула совершил 25 октября экипаж старшего лейтенанта Сергея Колодяжного — лучшего летчика в эскадрильи. Такой маршрут, естественно, был выбран не случайно. Командование остро нуждалось в сведениях о движении гитлеровских резервов.

Мы ждали экипаж Колодяжного с огромным волнением. Ведь это был своего рода экзамен нашей эскадрильи на зрелость. Оказалось, мы переживали не зря. На обратном пути «петлякова» встретила четверка «мессершмиттов». Завязался неравный бой, в котором штурман старший лейтенант Б. Еникеев сбил один вражеский истребитель. Другие сразу же охладили свой пыл. Воспользовавшись этим, Колодяжный умелым маневром сумел оторваться, вошел в облака и благополучно пересек линию фронта. Добытые экипажем разведывательные данные о противнике были немедленно переданы в Ставку.

Полеты экипажей за линию фронта, если позволяла погода, не прерывались ни на один день. Прекрасно понимая, что исход любого такого вылета целиком зависит от того, насколько подготовлен к нему разведывательный самолет, мы, технический состав эскадрильи, трудились в поте лица. Во время работы даже как-то не замечали дыхание приближающейся зимы.

Уже в начале ноября ударили сильные морозы. На аэродроме от обжигающего холодного воздуха было трудно дышать и руки становились непослушными, точно чужие. Но на боевой работе эскадрильи это никак не отражалось. Ставка Верховного Главнокомандования требовала все новых и новых сведений о немецких войсках под стенами столицы. Ведь несмотря на то, что надежды гитлеровцев захватить Москву до наступления зимы не сбылись, ее защитники пока еще находились в очень тяжелом положении. Однако, как я узнал уже после войны, пристальное внимание Ставки к противнику в начале ноября обусловливалось еще одним важным обстоятельством. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своих мемуарах вспоминает: «1 ноября 1941 года я был вызван в Ставку. И. В. Сталин сказал:

— Мы хотим провести в Москве, кроме торжественного заседания по случаю годовщины Октября, и парад войск. Как вы думаете, обстановка на фронте позволит нам провести эти торжества?

Я ответил:

— В ближайшие дни враг не начнет большого наступления. Он понес в предыдущих сражениях серьезные потери и вынужден пополнять и перегруппировывать войска. Против авиации, которая наверняка будет действовать, предлагаю усилить ПВО, подтянуть к Москве нашу истребительную авиацию с соседних фронтов».