Я имел в виду М. М. Новикова, ректора университета.

Затем, захватив с собой пальто и шляпу, заявил офицеру:

— Я готов!

— Вы можете проститься с женой, — сказал он.

Я пожал руку Ане.

— Может быть, вы хотите что-нибудь передать, сказать жене? Пожалуйста! — продолжал офицер. — Ведь вы расстаетесь на несколько дней.

С этими словами и он, и сержант, и переводчик отвернулись.

Я расцеловался с женой, просил ее мужаться и передал с нею свои благословения детям. Аня, как это и можно было ожидать от нее, была мужественна, серьезна и трогательна.

— Я готов, — повторил я снова.

— Идемте! — ответил офицер.

— У вас машина? — спросил я, спускаясь по лестнице.

— Да.

У подъезда, однако, машины не оказалось. И тут же офицер неожиданно обратился ко мне с вопросом, имеются ли in Konigssaal (так немцы называли Збраслав) рестораны, где можно было бы пообедать.

— Мы голодны, — добавил он.

— Да, конечно, — ответил я на его вопрос.

— Какой же ресторан вы бы нам порекомендовали?

— Да вот хотя бы «Ресторан при замке», — отвечал я. — Это — в двух шагах отсюда. Только пересечь двор.

— Отлично!

Немцы, переводчик и я отправились в ресторан и там уселись за столик под открытым небом, в саду при ресторане, Окружающие чехи с деланным видом равнодушия поглядывали на нас.

Стояла чудесная солнечная погода.

Офицер заказал сосиски и пиво и, когда они были поданы, предложил мне пользоваться и тем и другим. Я отказался. Было не до еды, и уж очень зазорным казалось угощаться за счет нацистов из гестапо.

Затем немцы вышли на городскую площадь, к которой примыкали владения замка, и уселись в дожидавшуюся там великолепную машину. Сержант сел рядом с шофером, меня посадили на одно из средних сидений, а офицер с переводчиком поместились на заднем диване. Машина полетела в Прагу.

В кабине царствовало полное молчание. И только уже при въезде в город, на Смихове, когда я увидел на улице стройную колонну юношей, почти подростков, одетых в черное, и невольно воскликнул: «Что это за войска?!» — офицер из-за моей спины ответил:

— Итальянцы!

В сердце шевельнулась жалость к молодежи. «Но, может быть, они присланы не воевать, а только учиться?» — мелькнуло в голове. Нет. Уже после войны я узнал, что крупная часть, состоявшая из молодых итальянских фашистов, была целиком истреблена в боях на советском фронте.

«Однако, куда же меня везут?» — думаю я. И, следя по маршруту машины, вижу, что везут во дворец Печека, то есть в гестапо.

«Где же я там буду спать? На диване, что ли?.. Или у них есть какая-то особая комната для «гостей»?»

Я всерьез принял заявление офицера, что я должен только погостить в гестапо несколько дней, пока не разъяснится какое-то недоразумение.

Дворец Печека [4] .

Офицер и сержант, в чем-то вдруг изменившиеся и сразу потерявшие прежнюю любезность по отношению ко мне, ведут меня в знакомый уже мне подвальчик [5] налево от главной лестницы, то есть в контору или бюро для регистрации. Затем офицер, не простившись со мной, исчезает, и при мне остается только сержант.

Начинается опрос: имя, фамилия, гражданство, профессия и т. д. Так как опрашивающий и записывающий сидит за низеньким столиком, я наклоняюсь к нему, чтобы лучше слышать его вопросы.

— Зачем вы читаете то, что он пишет?! — вдруг слышу я грубый окрик от другого гестаповца, соседа пишущего.

— Я не читаю.

— Как не читаете? Я вижу, что вы читаете! Вам никакого дела нет до того, что он пишет!..

Тут вдруг вмешивается мой проводник, сержант.

— Хватит, — говорит он. — Я ручаюсь, что он не читает.

Я с благодарностью взглядываю на него. Его лицо так же грубо, как и лицо того, кто мне сделал выговор.

Спор «орлов» прекращается.

— Идем! — говорит сержант.

«Куда? В комнату, где я буду гостить? Может быть, здесь же, в подвале?» — думаю я.

Ничего подобного. Сержант выводит меня из здания, сажает снова в машину, дожидавшуюся у подъезда, и командует шоферу:

— На Панкрац!

«На Панкрац?! Так, значит, «гостить» я буду в тюрьме?! Но, может быть, в какой-нибудь особой комнате, не в обычной же арестантской камере?»

Я поражаюсь теперь сам: до чего же я был тогда наивен! Простодушно поверил арестовавшему меня офицеру, что должен «несколько дней погостить у них»!

Или прошло слишком много времени с тех пор, как я вышел из тюрьмы, и я не смог сразу почувствовать ее нового приближения? Или не верил в тюрьму, считая себя ни в чем не виноватым? Да разве виновность — это необходимое условие заключения в тюрьму!..

«Виноват» я был буквально тем же, чем виноват был Козленок перед Волком в басне Крылова: