Как выяснилось позже, были потери и в других батареях полка. В первом дивизионе погибли все бойцы одного из расчетов. От раны скончался командир огневого взвода лейтенант Кац, третий дивизион потерял своего командира Шкундина.

Заняли оборону на восточном берегу Западной Двины. Чувствуем себя увереннее. Впереди нас траншеи. Окопались. Но в некоторых местах противник форсировал реку.

Наше орудие установлено в ограде школы, недалеко от реки. Перед нами, чуть левее, мост через Западную Двину. За рекой громоздятся городские постройки. Вьется лента железной дороги, к ней вплотную подступает лес. На опушке его немцы.

Нейтральная полоса простреливается насквозь. Каждую ночь батарея выделяет двух-трех бойцов, которые выдвигаются в дозор к полотну железной дороги. Сегодня наша очередь с Павлом Багиным.

Березняк отказывает:

— Наводчику нельзя!

— Чекалин может заменить, — настаиваю я.

— Ну что, сержант? — обращается Березняк к Ивойлову. — Отпустим друзей?

— Пусть идут. Ночью, поди, не сунется немчура к мосту.

Идем по опустевшим улицам. Жители покинули свои дома и ушли на восточный берег. Дальше добирались по-пластунски. Сразу за железнодорожным полотном начинаются траншеи нашей пехоты. На нейтралке редкие осветительные ракеты создают какой-то полумрак, лес просматривается смутно. Изредка татакают пулеметы.

Отрыли окопчик рядом с будкой стрелочника, разложили бутылки с горючей смесью. Неподалеку — переезд.

— Павлик!

— Чего?

— Зайдем в будку, посмотрим, как там?

— Давай!

Подползли, открыли дверь. Пусто, но в углу стоит железная кровать.

— Петька, посмотри в окно. Обзор, как на полигоне.

— Может, сюда перебазируемся?

— Дура! Саданет снарядом, и поминай как звали. А вот полежать на коечке есть смысл. Вспомнить гражданское бытье. — Павел растянулся во весь рост.

Я осторожно закурил.

— Не свети. Заметят, сволочи!

— Да я в рукав.

Помолчали.

— Пойдем, Павел, к ровику. Неуютно здесь…

— Пошли!

Не успели мы отползти с десяток метров, как из лесу прилетел снаряд и будка стрелочника загорелась.

— Покурил, дурень! — буркнул Павел. Чуть позже он добавил: — Значит, жить будем. Примета есть.

Ранним утром 15 сентября немцы начали форсирование Западной Двины. Около двух часов немецкие орудия и минометы кромсали траншеи нашей пехоты. Потом перенесли огонь на Андреаполь. Городок весь в огне. Снаряд дальнобойной пушки разорвался около школы. Взрывной волной пристройку сдуло как ветром.

Мы ждем танки, но танков пока нет. На нашем участке немцев придержали, но севернее наша пехота попятилась. Березняк рассказал, что в батарее Роянова одно орудие осталось без прикрытия. Расчет, подпустив фашистов на 150–200 метров, открыл огонь. Около трехсот трупов нарубали. Наших в живых осталось трое. Лейтенант Роянов и два связиста. Продолжали отбиваться. А тут отступивший было батальон перешел в атаку и отбросил противника. За проявленное мужество Роянов представлен к награждению орденом Ленина.

Прыжок через Западную Двину у немцев не состоялся. Наступило затишье.

Впервые после начала войны получил письма от Маши, отца и матери. Письмо отца — скупое, солдатское. Маша пишет, что мои письма получила, но ей непонятно, почему я ей советую не писать ответа. Ей, конечно, пока неизвестно, что мы на одном месте не бываем. Виталька похварывает. Маша работает в столовой мартеновского цеха. Тревожится за меня. Чья-то детская ручонка под диктовку матери написала: «Здравствуй, мой сынок. Я рада, что ты жив. А на племяша твоего Андрюшу пришла похоронка… Вот ведь горюшко-то какое свалилось. Береги себя, не лезь куда попало… А я не вылажу из Никольской церкви, молюсь за тебя. Поклон тебе от няньки Маши. Сохрани тебя бог».

Мама! И вспомнилось такое далекое и как будто такое близкое беззаботное детство.

…Воскресенье. Спать хочется, а будят:

— Вставай, сынок, в церковь пойдем.

Я брыкаюсь и бурчу: «Не пойду, спать хочу».

— А вот бог тебя накажет!

Я вскакиваю: я побаиваюсь, может, он сидит на небе и все видит.

Нежные материнские руки смазывают мою кудлатую шевелюру репейным маслом, причесывают. Алейская пыль охотно липнет на масленую голову, и вечером я реву на весь дом, когда те же руки меня пытаются расчесать.

А вот забураненная в Алейской степи деревня Платово. Под трубный буранный гул мать рассказывает мне сказки про подземные царства, и я засыпаю на ее коленях.

А вот мы, алейские ребятишки, в ночном. Лошади спутаны, и слышится их пофыркивание. Мы ложимся на свежескошенную, подсохшую за день траву и смотрим, как в вечернем небе загораются звездочки. Солнце скрылось где-то за деревней Кашино, около реки Алей шумит Забока, а за Алеем в деревне Мало-Понюшево высокий девичий голос выводит какую-то грустную песню. Ах! Золотое детство! Куда ты делось?..