– Владетель Хилурдский сбежал к Олегуну.

– А Гоголандский?

– Арвид на месте. Его раненный сын держит.

– Ты присмотри за Гоголандским, может, его не сын держит, а желание услужить гуярам.

– Не знаю, – покачал головой Отранский, – все-таки Арвид никогда не был отпетой сволочью.

– А благородный Олегун был? – усмехнулся Рекин. – То-то и оно. Жди, за Хилурдским другие потянутся.

– На кой они сдались гуярам? Придется землей и замками с ними делиться.

– Можно и поделиться, а потом отобрать, – поморщился Рекин.

– Во всяком случае, перемирие не сделало нас ни честнее, ни сильнее, – вздохнул Отранский.

– Я и не надеялся, что перемирие поможет нам укрепить силы.

– А на что ты надеялся, благородный Рекин? – в голосе Отранского послышалось раздражение.

– Надо сохранить людей, Гаук, – Лаудсвильский поднял на гостя спокойные глаза. – Бес Ожский прав: Лэнд – это люди, а не земля. Сохраним людей, сохраним обычаи и веру, значит рано или поздно вернем и землю. Гуяры согласны принять беженцев из Остлэнда, Вестлэнда и Нордлэнда. Эти люди должны вернуться домой. Но перед возвращением в них надо вселить веру, что гуяры – это временно, и что скоро в Лэнд вернется законная власть. Эту уверенность в людях надо поддерживать и потом, даже если вам придется оставить Приграничье.

– Я уходить не собираюсь, – холодно заметил Гаук.

– Не о тебе речь. Своей жизнью мы вольны распоряжаться, как нам заблагорассудится, но мы не вправе рисковать судьбой Лэнда.

– Чтобы содержать такое количество агентов, нам потребуется много золота. Нужны базы в Ожском бору, и на островах у духов. Придется подкупать и гуяр, и вестлэндцев Олегуна. У меня таких денег нет. Нет и людей, способных все это организовать.

– Зато и деньги, и люди есть у Беса Ожского. Я уже не говорю о том огромном опыте, который приобрел этот человек, противоборствуя Храму и Лэнду. Тебе не грех у него поучиться.

– Никто не знает, что у Беса Ожского на уме.

– Я знаю! Действуй через Сигрид, через Кеннета, через Таха.

– С этого меченого мальчишки где сядешь, там и слезешь.

– Ты меня удивляешь, благородный Гаук, – Лаудсвильского даже повело от огорчения, – женщина способна приручить любого мужчину, хоть меченого, хоть не меченого.

– А где я возьму эту женщину? – возмутился Отранский. – Я не сводня, в конце концов,

Лаудсвильский зафыркал жеребцом в ответ на отповедь благородного Гаука.

– Почему бы тебе не выдать за Таха свою дочь?

– Ну знаешь ли… – Отранский даже руками развел.

– Этот Тах внук посвященного Вара и правнук посвященного Ахая.

– Мне-то какое до всего этого дело, владетель?

– Тебе-то никакого, благородный Гаук, но в Суране сей факт может оказаться немаловажным.

– Храм разрушен до основания, – неуверенно возразил Отранский.

– Храм разрушен, но осталась легенда об ушедших благословенных временах. Ибо ушедшие времена всегда благословенны, благородный Гаук, всегда они лучше нынешних. Уверяю тебя, если Тах заявит о своих претензиях на власть, то в суранских городах найдется немало людей, готовых поддержать его притязания.

– Нам-то какая от всего этого радость?

– Неужели ты, благородный Гаук, собираешься одолеть гуяров в одиночку?

– Не знаю, – покачал головой Отранский. – Я человек простой, Рекин, для меня все эти суранские города – темный лес.

– Зато для Фрэя Ульвинского там нет тайн. Пусть Сураном займется он.

– А деньги? Где я возьму столько денег? Если нам не поможет Бес Ожский, то Приграничье будет голодать этим летом.

– Деньги есть у Сигрид. Бьерн Брандомский немало нахапал в свое время. Золото Башни и Храма наверняка прибрал к рукам Бес Ожский. Меченый не просто богат, он сказочно богат. Да и его сын Тах отнюдь не нищий.

– У мальчишки-то откуда?

– В последнем письме ко мне посвященный Халукар посетовал мимоходом, что ему так и не удалось обнаружить золото посвященного Вара, который был самым богатым человеком в Храме. А из всей многочисленной семьи Левой руки Великого уцелела только его дочь, мать Таха. Теперь ты понимаешь, благородный Гаук, почему так важно, чтобы интересы Лэнда не были совсем уж чужими меченому мальчишке. Конечно Бес Ожский не оставит Кеннета пока жив, но ведь и он не вечен. Кстати, дочери Беса тоже следует подыскать жениха из наших.

Гаук усмехнулся:

– По-моему, ты, благородный Рекин, собрался переженить всех в Приграничье…

– Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, для укрепления союза владетелей с Бесом Ожским.

– Мне кажется, Рекин, что ты самый большой оптимист во всем Лэнде.

– Будем надеяться, что этот оптимизм не на пустом месте, – отозвался Лаудсвильский.

Рекин Лаудсвильский умер в первый день лета, и эта смерть потрясла Кеннета даже больше, чем он мог предположить. Неугомонный владетель наконец успокоился навсегда в фамильном склепе Хаарских ярлов, взяв напоследок клятву с Кеннета, перезахоронить его в развалинах Лаудсвиля, по возвращении на трон нордлэндских королей. Кеннет обещал, но отнюдь не был уверен, что ему удастся выполнить взятое на себя обязательство.