Если угодно, можно сказать, что вечный свет гегелевской абсолютной истины также рождается в споре всех предшествующих философских мнений. Но только эта идейная диалектика, или диалог Философий, имела место, по Гегелю, лишь потому, что она есть отражение реальной диалектики Бытия. И только потому что она отражает эту реальную диалектику, она приходит в конце концов в личности Гегеля к истине, или адекватному и полному раскрытию Реального. Каждая философия раскрывает или правильно описывает один поворот или один рубеж — тетический, антитетический или синтетический — реальной диалектики, движения (Bewegung) наличного Бытия. Поэтому каждая философия «истинна» в известном смысле. Но она истинна лишь относительно и временно: она остается «истинной» до тех пор, пока новая философия, тоже «истинная», не покажет, в чем та «ошиблась». Однако не философия сама по себе и из себя самой превращается в какую-то другую философию или порождает ее внутри и посредством собственного автономного диалектического движения. Это Реальное, соответствующее той или иной философии, само реально становится другим (тетически, антитетически или синтетически), и это другое Реальное порождает другую адекватную философию, замещающую в качестве «истинной» ту первую, которая стала «ложной». Таким образом, диалектическое движение истории философии, приводящее в конце концов к абсолютной или окончательной истине, есть лишь отражение диалектического движения реальной истории Реального, «надстройка» над ним. И поэтому всякая «истинная» философия также по существу «ошибочна»: она ошибочна в той мере, в какой представляется не отражением или описанием какого-то одного конститутивного элемента или диалектического «момента» реального, но раскрытием Реального в его целостности. Однако, будучи или становясь «ошибочной», всякая философия (достойная этого имени) остается «истинной», ибо целокупное Реальное включает в себя и всегда будет включать раскрытый ею аспект (или «момент»). Абсолютная истина, или Наука Мудреца, то бишь Гегеля, т. е. полное и адекватное раскрытие Реального в его целостности, — это интегральный синтез всех философий, которые имели место в истории. Но при этом упомянутый синтез не есть результат самих этих философий, ни их столкновения, ни деятельности наблюдающего их историка-философа; его производит сама реальная История по завершении свойственного ей диалектического движения; Гегель лишь фиксирует этот итог, не испытывая нужды в созидании чего бы то ни было и, стало быть, не прибегая к каким-то особенным процедурам или собственному методу.

«Weltgeschichte ist Weltgericht», «Всемирная История — это всемирный судья». Это она судит людей, их поступки и мнения, а в конечном счете также и их философские мнения. Конечно, История, если угодно, — это затянувшийся «спор» между людьми. Но этот исторический реальный спор мало похож на диалог или дискуссию философов. Здесь «спорят», прибегая не к словесным доводам, а к дубине и клинку или к пушке, серпу и молоту или к какому другому оружию. И если кто-то хочет поговорить о «диалектическом методе», которым пользуется История, то надо помнить, что речь идет о том, как воевать или трудиться. Вот эта реальная, читай деятельная, диалектика и находит отражение в истории философии. И если гегелевская Наука диалектична, или синтетична, то единственно потому, что она описывает эту реальную диалектику в ее целостности, т. е. равным образом и как ряд следующих друг за другом соответствующих этой диалектической реальности философий. Реальность же, заметим по ходу дела, диалектична лишь потому, что она включает в себя отрицательный элемент, или момент отрицания, а именно деятельное отрицание налично данного, отрицание, составляющее основу всякой кровопролитной борьбы и всякого труда, называемого физическим.

Гегелю не нужен Бог, который «открыл» бы ему истину. И для того, чтобы найти ее, ему не надо вести разговоры с «людьми в городе», ему даже не надо «беседовать» с самим собой или «размышлять» по примеру Декарта. (К тому же никакой чисто словесный спор, никакое уединенное размышление не ведут к истине, коль скоро единственными ее «критериями» являются Борьба и Труд). Он в состоянии обрести ее без чужой помощи, покойно устроившись в тени тех самых «деревьев», которые ничему не учили Сократа, но его научают многому касательно жизни людей и своей собственной. Однако это возможно лишь потому, что уже были города, в которых люди вели словесные споры, при этом воюя и трудясь, воюя и трудясь во имя своих идей и ими ведомые (впрочем, эти города окружали те самые деревья, древесина которых шла на их строительство). Гегелю больше не нужно спорить, потому что его предшественники достаточно поспорили. И если у него нет собственного метода, если ему больше нечего изобретать, то это потому, что он пользуется всем тем, что было создано в ходе истории. Его мысль просто отражает Реальное. Но лишь потому, что Реальное диалектично, т. е. исполнено неотделимым от борьбы и труда отрицанием, рождающим мысль и словесный спор, понуждает их двигаться и в конце концов обусловливает совершенное совпадение мысли и речи с Реальным, которое они призваны раскрывать или описывать. Короче, Гегель не нуждается в диалектическом методе, потому что облеченная им в словесную плоть истина есть окончательный итог реальной, или действительной, диалектики всемирной Истории, которую его мысль всего лишь воспроизводит в речи.

После Сократа — Платона и вплоть до Гегеля Диалектика была всего лишь философским методом, которому ничего не соответствовало в реальном. У Гегеля мы имеем реальную Диалектику, но его философский метод — это простое и чистое описание, диалектичное лишь в том смысле, что оно описывает диалектику реальности.

Чтобы лучше понять суть и основания этой поистине революционной перемены, нужно вместе с Гегелем проделать философский опыт, который он предлагает читателю в первой главе «Феноменологии духа». Посмотрите на ваши часы, говорит он ему, и заметьте время, скажем полдень. Скажите это, и вы выскажете некую истину. Теперь запишите эту истину на листке бумаги: «сейчас полдень». Гегель замечает в связи с этим, что истина не перестает быть истиной, оттого что она произнесена или записана. А теперь снова посмотрите на часы и перечитайте написанное. Вы увидите, что истина стала ложью, ибо сейчас пять минут первого.

Что здесь скажешь, кроме того, что реальное бытие способно превращать человеческую истину в ошибку. Хотя бы в той мере, в какой реальное временно или Время реально.

Это заметили давно: со времен Платона, а значит Парменида, а может быть еще раньше. Но одна сторона вопроса оставалась в тени вплоть до Гегеля. А именно, то обстоятельство, что с помощью речи, и в особенности письменной речи, человеку удается удерживать ошибку в лоне самой реальности. Если Природе случается ошибиться (например, рождается животное с физическим недостатком), она ее сразу устраняет (животное умирает или по меньшей мере не размножается). Только человеческие ошибки длятся неопределенно долго и широко распространяются благодаря языку. И человека можно было бы определить как ошибку, которая удерживается в бытии и длится в реальности. Поскольку же ошибка означает расхождение с реальным, так как ошибочное — это не то, что есть на самом деле, то можно сказать также, что ошибающийся человек — это Ничто, ни- чтожествующее в Бытии, или присутствующий в реальном «идеал» [272] .

Только человек наделен способностью ошибаться так, что его ошибка не влечет за собой его немедленного исчезновения: он может продолжать существование, продолжая ошибаться относительно того, что существует; он может жить своей ошибкой или в своей ошибке, и ошибка или ошибочное, которые сами по себе — ничто, в нем становятся реальными. Гегелевский пример с часами нам показывает, как благодаря человеку ничто прошедшего полдня может стать реальным настоящим в виде ошибочной фразы в реальном настоящем пяти минут первого.

Но поддержание ошибки в реальном возможно только потому, что возможно преобразование ее в истину. Только благодаря возможности исправления ошибка не есть чистое ничто. Опыт показывает, что человеческие ошибки действительно со временем исправляются и становятся истинами. Можно даже сказать, что всякая истина в собственном смысле слова — это исправленная ошибка. Ибо истина — это что-то большее, чем некая реальность: это раскрытая реальность, реальность плюс раскрытие реальности в речи. Стало быть, внутри самой истины имеется различие между реальным и раскрывающей его речью. Но всякое различие действительно /s'actualise/ в виде противопоставления, и ошибка — это как раз и есть противопоставленная реальному речь. Различие же, которое вообще не могло бы стать действительным /actualisee/, реально не было бы различием. Таким образом, истина реально имеется только там, где имелась /il у а ей/* ошибка. Но ошибка реально существует только в виде человеческой речи. Если один человек действительно может ошибаться и жить в заблуждении, то только он один может воплощать истину. Если Бытие в целом — это не просто чистое Бытие (Sein), но также и Истина, Понятие, Идея или Дух, то это единственно потому, что в его реальное существование включена человеческая, или говорящая, реальность, способная ошибаться и исправлять свои ошибки. Без Человека Бытие было бы немо: оно было бы тут (Dasein), но оно не было бы истинным (das Wahre).

Пример, приведенный Гегелем, показывает, как человек сотворяет и удерживает ошибку в мире Природы. Другой, не гегелевский, но хорошо иллюстрирующий его мысль, пример позволяет увидеть, как человеку удается превратить в истину ту самую ошибку, которую он сумел удержать в реальном в качестве ошибки.

Предположим, что какой-нибудь средневековый автор написал в поэме: «в сей миг свершает человек свой перелет чрез океан». Это была бы явная выдумка, и она осталась бы таковой в течение долгих веков. Но если мы сейчас перечитаем эту фразу, то, скорей всего, она окажется истинной, потому что почти наверное, в этот самый миг какой-нибудь летчик летит, к примеру, через Атлантику.