– Но ты подумай только, ведь я ни бельмеса в этом не понимаю, - говорил Безайс во втором часу ночи, обессиленный спором.
– Ты сам посуди, какой из меня архитектор? Надо знать алгебру, геометрию, планиметрию, стереометрию и еще массу всяких других наук.

– Но алгебру и геометрию ты немного знаешь.

– Очень немного, заметь себе! Помню что-то такое о треугольниках и кругах. И больше ничего.

– Да много ли им надо? Для начала и это сойдет, а потом ты им покажешь!

– Да, покажу, - заговорил, вставая, Безайс, возбуждаясь при мысли об ожидавшем его позоре.
– Покажу, что я знаю таблицу умножения только до семи: чтобы узнать, сколько будет семью восемь, мне надо складывать сорок девять и семь! Покажу, что я не разбираюсь в десятичных дробях, что я путаю знаменатели с числителями! Это надо придумать: сделать из меня - из меня! архитектора!

И он начал доказывать, что к математике он неспособен совершенно и что на экзаменах он провалится. Если же он, наперекор всему, сделается архитектором, то страшно даже подумать, что из этого выйдет. Он настроит уродливые дома, которые обезобразят город, - дома-чудовища, на которые тяжело будет смотреть. Печи будут дымить, двери и окна не затворяться, потолки обрушиваться, среди жильцов разовьется небывалая смертность от простуды и несчастных случаев. Он не хотел брать на себя такую тяжелую ответственность.

– К счастью, ничего этого не будет, - закончил он.
– Я провалюсь на экзаменах.

– Не провалишься, - возражал Михайлов.
– Надо держать хвост трубой, это самое главное.

Это была его заповедь и боевой клич.

Просыпаясь, еще не открывая глаз, Безайс медленно начинал понимать, что у него осталось от прошедшего дня какое-то неоконченное дело. Иногда это ощущение принимало определенные формы. Он видел себя самого сидящим перед большим ворохом тетрадей с диктантом малограмотных бойцов. Надо поправить и подчеркнуть ошибки в тридцати тетрадях. "Град величиной с голубиное яйцо побил все стекла в нашем доме". Вестовой Стонога пишет "грат". Боец Хомутов в мучительном и сладком усилии породил загадочное слово "вериноу". Оно звучит как имя корабля, плывущего за жемчугом и бананами по далеким морям, как имя марсианина в фантастическом романе.

"Девочка Маша варит кашу".

"Коси, коса, пока роса".

Фразы эти какие-то глупенькие-глупенькие, как детский невинный лепет. Кто это вообще выдумывает диктанты? Слова сами собой сливаются в бессмысленные союзы. "Покароса". Эту штуку надо косить, что это такое?

Потом внезапно в этот мечтательный вздор врывался железный лязг трамвая. Старый монастырский дом панически вздрагивал от грохота колес. И Безайс вспоминал, что не надо ему править тетради. Что у него вообще никакого дела нет.

А надо встать и есть жареную колбасу, которую Михайлов всегда готовил к завтраку.

Все это вгоняло его в плохое настроение. Человек обязан иметь какое-то дело, все равно какое - командовать эскадроном, или водить паровоз, или даже играть на контрабасе. После двух недель безделья Безайс почувствовал тоску по своему делу - надо же было из-за чего-то радоваться, думать и неистовствовать.

Перед самыми экзаменами, когда уже все бумаги и заявления были поданы, на Безайса нахлынули внезапно угрызения совести. Он не готовился и ничего не читал, утешаясь тем, что он один, а наук целая куча и что за три дня подготовиться все равно нельзя. Книги возбуждали в нем суеверный ужас, и он даже не заглядывал в них.

– Сейчас я не представляю себе, что я знаю и чего не знаю, - говорил он.
– Это лучше. А вдруг я не знаю ничего? Как же я пойду экзамены держать?

Утром в день экзаменов он проснулся в смятении.

– Это самая недобросовестная афера, на которую я когда-нибудь пускался, - угрюмо говорил он, завязывая ботинки.
– Ужасно глупо. Понимаешь? Я чувствую, что не знаю ровно ничего.

Михайлов жарил на печке колбасу к завтраку. Он стоял к Безайсу спиной, полуодетый, и подтяжки болтались у него сзади. Он не нашелся сразу, что ответить.

– Смелей! Смелость нужна. Без этого, конечно, ничего не выйдет.

Потом он придумал новый довод:

– Ты же боевой командир Красной Армии. Что ты сегодня держишь обществоведение? Ты им так и скажи: товарищи, я это обществоведение знаю не хуже вас. Я его нахлебался до сих пор в третьем эскадроне пятого корпуса, когда мы очищали Приморье от белых. Мы, скажи, прошли эту науку с оружием в руках.

– А они мне скажут: "Молодой человек, вы самое бессмысленное полено в Москве", - возразил Безайс с невеселым предчувствием.
– "Уходите, скажут, - в ваш эскадрон чистить жеребцов".

– Не скажут! Ты только дави на них, не смущайся. Помнишь, как наш завхоз сено доставал?

Он снял сковородку, поставил ее на стол и запустил пальцы в свои густые волосы.

– Но у меня есть один план. Конечно, ты выдержишь и забьешь всех остальных. Но на всякий случай мы сделаем так. Я отпрошусь сегодня из мастерской и приду туда к тебе. Есть такая отличная книга - "Политграмота в вопросах и ответах". Я сажусь сзади тебя и прячу книгу под стол, и если...

Безайс попятился от этого блестящего плана.