— Послушай, — выдавил он. — Одетта…

Не успел он даже договорить, как петля затянулась снова.

— Не смей так меня называть. Если еще раз ты так меня обзовешь, так ты больше вообще никогда никого уже не обзовешь в своей жизни. Меня зовут Детта Уокер, и если ты хочешь еще маленечко подышать, белое ты дерьмо, то лучше это тебе запомнить!

Эдди хрипел и пытался ослабить петлю. Подобно зловещим цветам, черные пятна пустоты раскрылись у него перед глазами.

Наконец давящая петля на горле немного ослабла.

— Усек, беложопый?

— Да, — хрипло выдавил он.

— Тогда скажи. Как мое имя?

— Детта.

— Назови полное имя! — В ее голосе прозвучали опасные истерические нотки, и Эдди обрадовался про себя, что он не видит ее.

— Детта Уокер.

— Хорошо. — Петля ослабла еще немного. — А теперь слушай меня, белый коржик, и слушай внимательно, если хочешь дожить до заката. И не пытайся меня нагребать, я же видела, как ты за стволом своим шарил, который я с тебя сняла, пока ты дрых. Детту лучше не выводить из себя. Детта все видит. Ты еще только подумал, а я уже наперед все знаю, усек? И даже не думай со мной выделываться в расчете на то, что у меня нету ног. Я много чему научилась, когда их лишилась, и теперь у меня два револьвера. Были ваши, белые мудаки, стали наши. И они еще кое на что годятся. Что скажешь?

— Да, — прохрипел Эдди. — Я и не собирался выделываться.

— Вот и славненько. — Детта хихикнула. — Пока ты храпел, мне пришлось здорово потрудиться. Но зато все провернула как надо. Сделай, лапочка, для меня одну вещь: протяни свои белые ручки назад и попробуй нащупать еще петлю, точно такую же, как у тебя на шее. Их тут у меня всего три. Пока ты дрых, я подзанялась плетением. Лежебока! — Она снова хихикнула. — Когда нащупаешь эту петлю, сложи свои белые ручки и сунь их туда. Потом ты почувствуешь, как я затягиваю тот узел, и еще можешь подумать: «Самое время сейчас повернуться к этой черномазой суке. Сейчас, когда она занята этой петлей и не смотрит за той». Подумать ты можешь, конечно, но… — тут Детта понизила голос, отчего ее речь, и без того как у чернокожих на карикатурах, стала уже по-настоящему зловещей, — …лучше тебе все-таки оглянуться, прежде чем тебя потянет на резкие движения.

Эдди оглянулся. Теперь Детта еще больше походила на ведьму — грязное, потрепанное существо, один вид которого мог бы испугать и самого отчаянного храбреца. Платье, в котором она была, когда Роланд «выцепил» ее из «Мейси», превратилось в лохмотья. Ножом стрелка, который она взяла из его сумки — тем самым ножом, которым Роланд срезал клейкую ленту — она прорезала две дыры над самыми бедрами, и получились две импровизированные кобуры, откуда торчали рукояти револьверов.

Голос ее звучал невнятно и глухо потому, что в зубах она держала веревку. С одного угла рта, растянутого в ухмылке, свисал короткий конец веревки, с другого — та часть веревки, что вела к петле на шее у Эдди. Во всем этом образе — ухмылка и веревка во рту — было что-то хищное и дикарское. Эдди в ужасе уставился на нее, а ухмылка ее стала лишь шире.

— Не вздумай только мне дергаться, пока я тут разбираюсь с твоими руками, — предупредила она. — У меня, беложопый, зубы что надо, я тебе эту петельку так затяну, что ты уже не отдышишься. Понял?

Он уже не решался заговорить, а только молча кивнул.

— Хорошо. Тогда, может, ты проживешь чуть подольше.

— Если меня не станет, — прохрипел Эдди, — ты, Детта, уже навсегда лишишься этого удовольствия — поворовать в «Мейси». Потому что он все узнает, и ты тоже тогда не жилец.

— Заткнись, — едва ли не промурлыкала Детта. — Просто заткнись и все. Кто умеет, пусть умничает. А ты давай суй свои ручки в петлю.

Пока ты дрых, я тут подзанялась плетением, — сказала она, и Эдди теперь убедился с отвращением и нарастающею тревогой, что она именно этим и занималась. Из веревки Детта соорудила цепь из трех скользящих петель. Первую петлю она надела ему на шею, пока он спал. Второю стянула ему руки за спиной. Потом грубо перевернула его на бок и велела ему подтянуть ноги пятками к ягодицам. Эдди понял, к чему идет дело, и заартачился. Она достала револьвер из прорехи в платье и, взведя курок, приставила дуло ему к виску.

— Делай, как сказано, беложопый. Давай, иначе я тоже как дам, — опять едва ли не промурлыкала Детта. — Только если я дам, ты тогда отдашь концы, когда мозги твои вылетят с той стороны. Я их присыплю песочком, а дырку в башке у тебя прикрою волосами. И он подумает, что ты просто спишь! — Она снова расхохоталась.

Эдди подтянул ноги, и она быстро закрепила третью петлю у него на лодыжках.

— Вот так. Как теленочек на родео спутанный.

В самую точку попала, подумал Эдди. Теперь, если он попытается вытянуть ноги, которые уже начали затекать, он еще туже затянет узел на лодыжках, отрезок веревки между этим узлом и узлом на запястьях натянется, и тут же натянется и последний отрезок, петля на горле затянется, и…

Она поволокла его по пляжу. Не понятно, как у нее это получилось, но она его поволокла.

— Эй! Что…

Он хотел было упереться, но тут же почувствовал, как петли сжимаются и становится нечем дышать. Он попытался расслабиться, насколько это вообще было возможно (и держи ноги как можно выше, кретин, не забывай держать ноги, потому что если ты их опустишь, то сам себя и задушишь), и просто позволил ей тащить себя по неровному грунту. Острый камень врезался в щеку, сдирая кожу, и Эдди почувствовал, как по щеке потекла кровь. Детта тяжело дышала, но хриплое ее дыхание тонуло в плеске волн и грохоте прибоя, бьющегося о скалы.