Шрифт:
— Верно. В Соли сотни д-две...
— Не в счёте дело. Возьми Аннушку, девчушку из вашей избы. Из-за неё одной сражаться стоило! Она вон улыбается мне теперь.
Хотя Клим и отрицал, но на этой же седмице, как раз на Мироносицу, 22 июля, ему пришлось примерять шлем большого воина.
6
Все новости Клим прежде всего получал от Гульки. Вот и сегодня тот пришёл и таинственно сообщил:
— Казаки чего-то взбегались!
— Чего же они взбегались? Говори.
Объяснить он не успел, вошла Вера со словами:
— Мать идёт.
Это — уже событие: Босяга ни разу на варницы не заходила, своим видом всегда показывала, что на Клима сердита. И вот идёт.
Однако он ошибся, Босяга осталась на улице и позвала Веру. Когда та подошла к ней, принялась её горячо убеждать, дочь отрицательно покачала головой. Босяга настаивала, повышая голос. До Клима донеслись слова «дура», «побегут, тебя бросят». Он подошёл к женщинам.
— Здравствуешь, Варвара.
Босяга набросилась на него:
— Вот смотри, до чего довёл! Живот свой спасать не хочет!
— Скажи толком, что случилось? Да не ори так.
— Что, что! Верховые чучмеки войной идут! Тригодын и Замурье порушили: мужиков вырезали, баб опоганили, а хибары пожгли. Заутра тут будут, уходить надо. Без тебя не едет, придётся и тебя брать. У меня челнок приготовлен, ночью уходим.
— Кто-то тебя не в меру напугал, Варвара. Бежать, говоришь? Бросить и больных, и хозяев...
— О себе думай! Хозяева раньше нас утекут. А больные что... ходячие в лес уйдут, а прочие в воле Божьей. Себя не жалеешь, девку пожалей.
— Не думал, что ты такая трусиха, не верится.
— Твоя смелость от глупости! Черемисы бунтующие, как лесной пожар: уйдёшь — спасёшься.
— Ладно. Веру не держу, а я остаюсь. Будем защищаться, ежели потребуется.
Вера, вскинув голову, подошла к Климу:
— Я остаюсь с тобой, не гони меня. А ты, матушка, иди, спасайся.
Клим впервые на глазах у собравшихся, обнял Веру, и они ушли в лекарскую варницу. Босяга разразилась проклятиями, потом села на пенёк и расплакалась. Вышла Вера и увела её в лечебницу.
Клим не успел послать Гульку разузнать, что произошло в верховьях Вычегды, как прибежал посыльный — казачий голова, требовал Клима к себе.
Двор стражи, или казачий двор, широко распахнулся — одних жилых изб с десяток, да конюшни, склады. И обнесён он бревенчатым частоколом. Таких укреплений на Никольской стороне три: вот этот самый казачий двор, потом обширное хозяйство английского подворья да хоромы Строгановых. В свою очередь, вся Никольская сторона обнесена земляным валом с частоколом.
На этот раз казачий двор напоминал развороченный муравейник: сновали стражники, выводили и седлали коней, запрягали подводы. А посреди двора, около кузнецы стояла плотная толпа. Около станка для ковки лошадей было попросторнее, тут собралась знать служилого люда: Зот, приказчики, соляные мастера и десятники стражников. На станке было растянуто тело, похоже, татарина. Рядом, широко расставив наги, стоял казачий голова Макар. В меховой шапке, это летом-то. Его лицо тоже было непривычно для этих мест — бритый подбородок и пышные баки и усы. Из кузнецы вышел казачий кат без рубахи, но в кожаном переднике. Он поднёс раскалённый металлический стержень к ноге пытаемого. Тот только слегка вздрогнул и негромко застонал. Голова сердито приказал:
— Убрать этого! Давай другого.
Из кузнецы вывели человека в разодранном халате со связанными за спиной руками. Глубоко спрятанными узкими глазами пленник взглянул на снимаемого с дыбы и остановил злой взгляд на Макаре:
— Нехорошо делаешь голова! Мы с ним волею шли к Анике, а нас, вишь, скрутили, как татей! У меня слово к хозяину. Веди к нему. Он меня не так приветит.
— Тут сейчас я хозяин. Говори твоё слово, а то на дыбу...
— Моё слово не для стольких ушей. Дыбой меня не пугай. Вон поволокли... Много он тебе сказал? То-то.
Макар кивнул, кат с помощником развязали верёвки и принялись раздевать пленника. Зот, остановив их, спросил:
— Говоришь, шёл к хозяину? Где тебя поймали?
— Задами все посты обошёл. Плохая охрана у вас. Во дворе у дворца схватили, связали и тут бросили. А я требовал хозяина.
— Так было? — обратился Зот к Макару.
— Не так. Как поймали его, десятник доложил Семёну Аникиевичу. Тот приказал мне допросить его.
Тон разговора обнадёжил пленника, он поспешно спросил: