— Двадцать второй пошёл с Благовещения, — чуть слышно, упавшим голосом отвечала Агния.

— Лета ещё юные, — вздохнула игуменья. — Вспомним самих себя в эти года, мать Агния, и будем молить Создателя, чтобы не дал погибнуть вконец душе христианской, возбудил бы в ней раскаяние, вернул бы её в лоно православной церкви...

И, постепенно одушевляясь, она прибавила:

— Не у князей и сильных мира сего нам искать опоры, а у Царя нашего Небесного, Он, Господь Милосердный, знает, как вернуть заблудшую овцу на путь спасения! Вернётся к нам Катерина, мать Агния, вот помяните моё слово, что вернётся. Пусть только знает, что мы её во всякое время с распростёртыми объятиями готовы принять.

Мать Агния молчала. Отлично понимала она смысл этих слов и скрытый под ними намёк. Не хотелось игуменье ссориться с разбойниками и накликать на обитель месть их из-за курлятьевских боярышень, это было ясно, как день.

Переждав немного, матушка заговорила про Марью и доказала при этом, что знает про племянниц Агнии гораздо больше самой Агнии. Марью она подозревала в сношениях со скитницами и усматривала прямую связь между этими отношениями и её исчезновением из монастыря.

— Да неужто ж у вас никогда не было подозрений на её счёт? — спросила игуменья.

— Какие подозрения? Насчёт чего? — дрожащими от волнения губами вымолвила мать Агния.

У игуменьи лукавым блеском загорелись глаза.

— Да насчёт её заблуждения в вере. Мне кое-что об этом известно. К ней тут скитница одна ходит, и разговоры она с ней имеет самые соблазнительные. Сдаётся мне, мать Агния, что мы, может, на разбойников-то понапрасну только клевещем и что девицы ваши совсем к другим злодеям попали. Ведь Шафровский скит от нас недалеко, а Симионий-то из ваших девиц бесов изгонял. Не подождать ли шум-то да огласку поднимать до поры до времени, доколь не обнаружится, где именно они обретаются, и силой ли их увлекли, по рукам, по ногам связавши, или сами они своей волей, прельстившись дьявольским соблазном, святую обитель на вертеп бесовский променяли?

Мать Агния всё ниже и ниже склоняла голову под этими жестокими словами. Не могла она не сознавать их справедливости. Действительно, трудно было допустить, чтобы племянниц её похитили против их воли. Как же так, без борьбы, без крика?

А вздох, так явственно слышанный ею в саду, что он до сих пор звучит у неё в ушах?

О, зачем не заглянула она в светёлку перед тем, как выйти из домика! Зачем не удостоверилась собственными глазами, что Катерина там, а не в саду, у плетня под клёном, в ожидании своего похитителя!

Теперь и поведение Марьи казалось ей крайне подозрительным. Ну, как это заснуть так крепко, чтоб даже не проснуться, когда тётка вошла в комнату и заговорила с её подругами? И для чего отправилась она одна искать сестру?

Припоминались и другие подробности. Множество мелочей, казавшихся ей до сих пор не стоящими внимания пустяками, поражали её теперь своим значением, подтверждая, как нельзя лучше, подозрения, высказанные игуменьей.

А матушка ещё всего не знает, ей неизвестна домашняя обстановка курлятьевских боярышень, она понятия не имеет об их жизни с властолюбивой, жестокой матерью и помешавшимся на религиозных вопросах отцом; ей неизвестны все подробности ужасного романа, разыгравшегося между Катериной и Алёшкой; если б она всё это знала, у неё не осталось бы никаких сомнений насчёт причин, побудивших Катерину с Марьей бежать из монастыря.

Да, это было бегство, а не похищение; игуменья права, утверждая, что дело это до поры до времени предавать огласке не следует.

Вот что-то Егор Севастьянович скажет, когда вернётся?

Впрочем, игуменья разрешила Агнии съездить в город и посоветоваться с родителями беглянок относительно этого печального события, и вместе с тем она обещала принять всё зависящие от неё меры и здесь исподволь разузнать про них. Ведь Шафровский-то скит недалеко, а там уж, наверное, всё известно.

А в семье похищенных девиц имели ещё больше причин относиться к этому событию так, как будто оно и не происходило вовсе.

Впрочем, надо и то сказать, что г-же Курлятьевой было в то время не до дочерей. В её доме всё было вверх дном по случаю письма, полученного из Петербурга, с уведомлением о том, что Федюша её принят в корпус для дворянских детей, которым и сама царица, и вся царская фамилия так интересуется, что каждый считает за счастье туда попасть.

Сжалилась наконец тётенька Татьяна Платоновна над нелюбимой племянницей и удостоила ответом почтительные поздравления с Новым годом и днём ангела, которые Анна Фёдоровна не забывала ей посылать от себя и от своего семейства, и выхлопотала для неё милость у царицы, да ещё такую, лучше которой придумать невозможно. Дождалась Анна Фёдоровна торжества и радости. От восторга у неё точно крылья выросли; возвестив всему дому о счастье, постигшем её Федичку, она поехала распространять эту новость по всему городу, причём не забыла, разумеется, завернуть и к сестре, перед которой ей особенно приятно было похвастаться милостью тётеньки Татьяны Платоновны.