Но старый матёрый самец ушёл. Он словно взвился в воздух в тот самый миг, когда стрела дофина, пущенная чуть выше, чем следовало, ударилась о его рога. Безошибочный инстинкт вывел опытного, мудрого зверя на узкую тропинку, которая проходила по каменистому краю лощины. Мгновение спустя он исчез из поля зрения.

Людовик помнил этот овраг, он был неглубок, по крайней мере в этой части. Он надеялся, что сделает удачный выстрел. Пегас рванулся вперёд; дофин пришпорил лошадь и устремился за ним, вставляя на ходу новую стрелу в лук:

— За ним, Пегас! Загони его, красавец мой! Ему от нас не уйти.

Услыхав этот клич и увидев, что Людовик резко пустил лошадь вверх по скользкой дорожке, брат Жан тоже всадил каблуки своих мягких башмаков в лошадиные бока, хотя кроткая кобылка, что ему досталась, не была приучена к охоте и галопом скакать не умела, так что он сразу же сильно отстал от дофина, его собаки и преследуемого ими самца серны.

Но кобыла терпеливо и упрямо продвигалась вверх по склону, как будто понимала, какое важное дело она выполняет, и помышляла лишь о том, как доставить свою живую ношу в целости и сохранности «к месту назначения». Убедившись, что обрыв, каким бы крутым он ни казался, всё же не отвесен, брат Жан предоставил лошади самой выбрать, с какой скоростью идти: однако назад всё же не повернул.

И тут издалека внезапно донёсся крик — так могло кричать издыхающее животное. Дай Бог, чтобы это оказалось животное, мысленно взмолился брат Жан, снова изо всех сил вдавив каблуки в бока лошади в тщетной попытке принудить её двигаться живее.

— Людовик, о, Людовик, зачем вы дали своему лекарю ломовую лошадь, а себе взяли резвого скакуна! Дева Мария, Господи Иисусе, сделайте так, чтобы это кричал зверь, а не наш дофин!

По мере того как кобыла карабкалась вверх, вопли все приближались. Дорога круто повернула и оборвалась отвесным скалистым спуском — антилопа здесь ещё смогла бы пройти, но лошадь — нет. Серны, за которой гнался Людовик, нигде не было видно. Зато невдалеке от уступа схватились два других животных. Отчаянные стоны издавал раненый Пегас. Существо с окровавленной пастью, разрывавшее его на части, брату Жану встречалось только в рукописном собрании историй о живых тварях, которому он не склонен был чрезмерно доверять. Будущий епископ неловко соскочил с лошади и поспешил на помощь. Никакого оружия при нём не было, но под ногами валялись камни...

Людовику тоже никогда прежде не приходилось видеть снежных барсов, хотя он слыхал, что высоко в Альпах они ещё попадаются. Они сохранились там со времён крестоносцев, которые завезли их с Востока как диковину. Иным удалось бежать, и они стали жить и кормиться в горах Швейцарии и Савойи. Этого погнали вниз обильные снегопады: он был отчаянно голоден. От ощерившейся морды до кончика пушистого хвоста он был футов семи в длину, хитёр, как все кошки, жесток и кровожаден, как все леопарды, и наделён той же безграничной ненавистью к собакам и особым пристрастием к их мясу, хотя при случае сожрал бы и любое другое существо, какое удастся загрызть, даже пони. Теперь он оставил в покое серну и набросился на Пегаса.

Людовик соскочил на землю, ибо, если бы он попытался затоптать барса, под копытами лошади неминуемо погиб бы и Пегас. Позади себя он услышал крик, но решил, что это кто-то из охотников. Мысленно выбранив себя за то, что не стреляет, он пополз к сражающимся животным. Лицо его исказила ярость, в руке он держал наготове нож.

— Я иду, Пегас! А ну-ка клыками его, верный мой! За горло, за горло! Рви глотку!

Но у собаки уже были парализованы задние конечности, барс своими жуткими когтями повредил какой-то жизненно важный нерв. Звери перекатывались по земле, они слились в один сплошной клубок окровавленного меха, пёс жалобно выл, откуда-то из утробы барса доносился сдавленный рык, оскал блестел, когти рвали собачье тело на куски. Дикая кошка уже глубоко вонзила зубы в шкуру собаки, хотя Пегас ещё дышал. Человека барс не заметил. Кинжал взлетел и с силой вошёл в горло зверя по самую рукоятку. Забрызганные кровью челюсти широко раскрылись, бешено хватая воздух, на них выступила красная пена. Людовик всё наносил и наносил удар за ударом, а Пегас лежал рядом с широко раскрытыми остекленевшими глазами. Когда на месте событий наконец появился проводник и увидел растерзанную тушу зверя, он не узнал в нём снежного барса; Людовик же, как ему показалось, просто обезумел. Он рыдал, изрыгал страшные проклятья, колотил по рассечённым кускам плоти барса и отрывал их прямо голыми руками, липкими от крови и покрытыми клочьями шерсти. На лице у него застыла маска исступления.

Затем дофин приблизился к Пегасу, но не мог заставить себя погладить пса либо закрыть ему глаза: искалеченное животное выглядело чужим и уродливым в своей безнадёжной мертвенности.

— Бедняга, ты отдал за меня жизнь. Брат Жан обозвал тебя трусом. Но дай только срок, и ты будешь отмщён. Сегодня же он отправится назад во Францию! Я своими руками сорву с него митру!

Подошёл дрожащий от страха проводник:

— Монсеньор дофин...

— Ах, это ты! — завопил Людовик. — Трус! Ничтожество! Мерзавец! Где тебя носило? Почему тебя не было здесь? Я повешу тебя! Закую ноги в кандалы и переломаю их! Вон отсюда! А ну-ка давай сюда моё экю!

— Монсеньор, взгляните, — проводник указал ему на лошадь брата Жана. Освободившись от седока, она мирно пощипывала сухую траву у края лощины. Затем он указал пальцем куда-то в том же направлении.

Внизу, в некотором отдалении, согнутый под странным, неестественным углом, возле валуна, который и остановил его падение, лежал брат Жан.

Без малейших колебаний Людовик перепрыгнул через край обрыва и стал быстро спускаться по крутому склону. Галька была рыхлой и осыпалась из-под ног при каждом шаге, образуя небольшие камнепады. Проводник следовал за ним.

— Осторожно! — крикнул дофин. — Не иди прямо на него, обходи, чтобы на него не сыпались камни — они могут убить его!

Двое мужчин спускались с горы по широкой дуге, сбитая с места их ступнями обкатанная галька с глухим грохотом срывалась в долину, минуя на своём пути неподвижное тело брата Жана. Нет ничего удивительного в человеческом теле, вдвое сложенном вперёд, но увидеть человека, так же согнутого назад, страшно.

Дофин опустился на колени и бережно приподнял его голову:

— Что с вами, отец мой? Вы тяжело ранены?