В беседе Конева с Симоновым непомерно много места уделяется пьесе А. Корнейчука «Фронт». Это обусловлено тем, что она довольно продолжительное время занимала мысли Сталина. «Великому» казалось, что Корнейчуку удалось выполнить заказ сверху и объяснить причины поражения советских войск в летних кампаниях 1941 и 1942 годов.

Прежние версии Сталина о причинах поражения Красной Армии (неотмобилизованность войск, внезапность ударов противника, его превосходство в численности и так далее) уже не работали, они никого не убеждали. Поэтому Сталин решил распространить еще одну версию о причинах поражения. В пьесе Корнейчука главным содержанием был конфликт между пожилым туповатым генералом Горловым и сравнительно молодым генералом Огневым. Цель этой пьесы состояла в том, чтобы средствами искусства показать, что виновниками поражений являются горловы.

О том, какое значение придавал Сталин этой версии, свидетельствует, в частности, и тот факт, что от членов военных советов фронтов требовались доклады о взглядах и высказываниях генералитета по пьесе Корнейчука. Более того, некоторые командующие фронтами вызывались даже в Ставку, где у них лично Сталин спрашивал мнение о пьесе.

«Великий» полагал, что с помощью новой версии он закамуфлирует причины поражения и хотя бы частично снимет с себя вину за катастрофу. Но увы… Высшие военачальники отвергли новую версию вождя, которую он пытался так назойливо им навязать. И в разговоре с Коневым Сталин сорвался, произнес желчную тираду: «Вы зарвались, зазнались. Вы, военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем».

Разумеется, и на этом обвинении Сталин не остановился. Он продолжал изобретать все новые и новые версии причин отступления советских войск. И вот в тот период, когда Красная Армия отступала к Волге и предгорьям Главного Кавказского хребта, Сталин подписывает известный приказ № 227. В нем указывалось, что якобы население нашей страны начинает разочаровываться и терять веру в Красную Армию, «а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток». Это обвинение было поистине чудовищным. Армия отступала в силу разных причин, но главными из них были те, что она еще и летом 1942 года не оправилась от злодеяний, которые учинил над ее командными кадрами Сталин со своими палачами. Она отступала также и потому, что Сталин, возомнив себя величайшим полководцем всех времен и народов, отверг разумный план Генерального штаба и навязал советскому командованию свой дилетантский план. Осуществляя сталинский план, советское командование распылило свои силы и средства по многим направлениям и в критический момент сражений оказалось без резервов, что и привело к военной катастрофе на южном крыле советско-германского фронта. Потери Красной Армии в летне-осенней кампании 1942 года исчислялись миллионами. Но хуже всего было то, что на каждого выбывшего из строя немецкого солдата Красная Армия теряла четыре-пять своих воинов.

Замечу, кстати, что и после войны Сталин продолжал придумывать новые объяснения отступления советских войск в 1941 и 1942 годах. Так, в начале 1947 года Сталин в своем письме полковнику Разину сделал многозначительный намек историкам. Суть его сводится к тому, что следует обратить внимание на интересный вид военных действий – контрнаступление. Еще в древние времена парфяне, мол, завлекали римлян в глубь своей территории, а много позже так была разгромлена и «великая» армия Наполеона. Некоторым историкам этот намек пришелся по душе. Они выдвинули концепцию «заманивания» и «контрнаступления как главного способа военных действий в справедливых войнах». Делались попытки большую часть Отечественной войны рассматривать под этим углом зрения. Например, «заманили» противника до Москвы, а потом с помощью контрнаступления отбросили его назад. Потом заманили его до Волги, а затем снова отбросили. После смерти Сталина эти вздорные идеи были забыты.

От внимательного взгляда не ускользнет одна удивительная черта в линии поведения Сталина. Крупные неудачи на фронте порождали у него состояние депрессии, подавленности, вслед за которыми нередко следовали вспышки репрессий.

Выше уже отмечалось, что после приступа прострации, в котором пребывал Сталин в начале войны, он учинил многочисленные казни военачальников, в том числе и командования Западного фронта. Во второй половине августа 1941 года в войсках действующей армии был объявлен пресловутый приказ Ставки № 270 от 16 августа. Всему личному составу объявлялось, что командиры и политработники, оказавшиеся в плену, будут считаться дезертирами, а их семьи подлежат аресту и выселению. В приказе также предписывалось лишать семьи пленных красноармейцев какой-либо помощи. Поскольку, по вине стратегического руководства, в летних кампаниях 1941–1942 годов в германском плену оказалось несколько миллионов советских воинов, изуверские требования приказа № 270 фактически распространялись на миллионы семей военнослужащих.

После нового истерического приступа «великого» в октябре 1941 года он приказал Берии и его палачам расстрелять сотни ни в чем не повинных военачальников, томившихся в подвалах на Лубянке и в тюрьмах других городов. В числе расстрелянных 28 октября в Куйбышеве двадцати человек были генералы Г. М. Штерн, А. Д. Локтионов, П. В. Рычагов, Я. В. Смушкевич, Г. К. Савченко и другие. Поражение Красной Армии на южном фланге весной и летом 1942 года вызвало новую волну репрессий. Новые «…жестокости обрушились на армию и в 1942 году. Пытаясь возместить свои неимоверные просчеты, – указывает историк А. Мерцалов, – Сталин вновь прибегнул к репрессиям: на фронте была введена смертная казнь через повешение (автор этих строк сам был тому очевидцем), расстрелы без суда и следствия по одному подозрению в измене».

Беседа полководца с писателем завершается воспоминаниями Конева о том, как разбиралось так называемое «дело Жукова» на Военном совете. Как и в других случаях, воспоминания маршала грешат фрагментарностью. Поэтому я вынужден их значительно дополнить. На мой взгляд, прежде всего следует остановиться на том, как возникло «дело Жукова».

Отношение Сталина к Жукову было весьма противоречиво: с одной стороны, он ценил его полководческие качества, особенно волевые свойства, и щедро его награждал, а с другой – с трудом переносил настойчивость и непреклонность полководца в отстаивании своих решений и взглядов. Но, пожалуй, больше всего беспокоила Сталина популярность Жукова, которая стала расти сразу же после победы советских войск под Москвой, а затем и под Сталинградом.

Первой жертвой роста популярности полководца стал генерал-майор В. С. Голушкевич, бывший начальником оперативного отдела Западного фронта у Жукова. Генерал Голушкевич был арестован весной 1942 года, и сразу же от него стали добиваться «нужных» данных о Жукове.

В последующие годы популярность Г. К. Жукова в народе и в армии еще более росла, что никак не устраивало Сталина. Вначале он терпел, а осенью 1944 года решил отделаться от Жукова, но тогда еще хотелось совершить эту «операцию» как-то более или менее пристойно: сперва решено было передвинуть его с более высокого поста на должность командующего войсками фронта, действовавшего на направлении главного удара. Но это перемещение сопровождалось и «горькими пилюлями», которые изготовлялись в комнатах, примыкавших к кабинету Н. А. Булганина, бывшего в то время одним из доверенных лиц Сталина.