Нашей моделью была студентка-танцовщица. Лола разделась без видимой неуверенности в своей наготе и расположилась, как балерина на отдыхе. Справедливости ради, ее купальник был настолько откровенным и не скрывал практически ничего, что с таким же успехом она могла быть просто голой.

Ее волосы были собраны в тугой пучок, голова наклонена вперед, как будто она рассматривает свою ногу. Одна нога выпрямлена, другая согнута в колене, стопы в пуантах. Ее руки лежали на стройных бедрах, а выражение лица выглядело задумчивым.

Ни Кэсси, ни я не создали зеркального отражения танцовщицы на бумаге.

Мы по-разному интерпретировали то, что видели.

Мои мазки были свободными, создавалось впечатление, будто молодая женщина вот-вот поднимется в танце — движение, которое не соответствовало выражению лица. Как будто она чувствовала себя в ловушке жесткости традиций и хотела вырваться на свободу. Я выбрала мягкие серые, персиковые и бледно-розовые тона с жесткими серыми линиями. И изобразила позади нее зеркало и станок. В отражении ее спина была резко выгнутой, руки распахнуты, одна нога согнута, а другая прямая. Движение в стиле современного танцора, а не балета.

Мазки кисти Кэсси изображались еще менее четкими, чем мои. Намного. Ее картины были абстрактными — это ее стиль. Я знала, что профессора Пулмана беспокоило не это.

— Я просто... — Он наклонил голову в сторону и вздохнул. — Я сомневаюсь в вашем выборе цвета. Объясните причину.

Тон и вправду смотрелся темным, даже готическим, тяжелым и предчувствующим. Мне понравилось. В нем отражалось настроение.

Но наш профессор с этим явно не согласился.

Кэсси хмурилась, глядя на свою работу, не желая смотреть на профессора Пулмана. Если честно, он постоянно ставил под сомнение ее выбор. Хотя он поощрял студентов, которые не разделяли его особый стиль, Кэсси была совсем другой. Казалось, он не ценил ее.

А ему и не нужно было. Он просто должен поддерживать ее и направлять. Верно?

Я постаралась не вздохнуть громко, когда он предложил ей начать все сначала.

— Почему?

— Потому что я в это не верю. — Он постучал пальцем по работе. — Я не могу увидеть вашу точку зрения на бумаге. Не могу ее понять. И вы не можете мне объяснить.

Я остановилась, не желая смотреть, но с трудом удерживаясь. Все остальные тоже прислушивались.

Кэсси хмурилась.

— Прекрасно. Знаете, что я вижу перед собой? Я вижу годы долбаных уроков балета, которые я ненавидела, годы обучения и годы, когда мне говорили, что я не могу есть то, что хочу. Вот что я вижу, черт возьми.

Я нахмурилась.

Ничего себе. У нас разные воспоминания о балете, да? Я задумалась, так ли я относилась к балету. Сейчас у меня была грудь и задница, что, похоже, в какой-то момент могло стать для меня проблемой.

— Не надо дурно выражаться. — Профессор Пулман фыркнул в напыщенном негодовании. — И что дальше?

Я попыталась скрыть свой хмурый вид и, вероятно, не смогла. Что за проблема у него была с Кэсси?

— Время вышло! — Он повысил голос и шагнул к модели. — Спасибо, Лола.

Лола схватила халат, натянула его, быстро улыбнулась профессору и скрылась в чулане, чтобы переодеться.

Одногруппники перенесли свои мольберты в конец комнаты. Я последовала за Кэсси, которая сутулила плечи, что мне не нравилось. Я задержалась, когда несколько человек попрощались со мной и вышли. Лола ушла с профессором, и в классе остались только я, Кэсси и парень по имени Девин, с которым мы обе находились в приятельских отношениях. Девин стоял в дальнем углу и не спешил покидать класс.

Я хотела попасть домой и не стала ждать, чтобы сказать то, что хотела. К черту. Я подошла к Кэсси, которая тоскливо рассматривала свой рисунок.

— Кэсси.

Она повернула голову и удивленно моргнула.

— Я не знала, что ты все еще здесь.

Я положила руку ей на плечо, и она наморщила лоб.

— Мне нравится твоя картина.

Она прикусила губу.

— Ты просто так говоришь.

— Нет. — Я вздохнула. — Профессор не должен был тебя так обижать. Как художник, он должен знать, что искусство субъективно. Если он этого не понимает, не значит, что для такого нет места.

Кэсси пожала плечами.

— Я должна рисовать то, что я чувствую об объекте. Я смотрю на Лолу и слышу, как мадам Рене ругает меня за то, что я набрала килограмм. Я помню, как мама выхватывает у меня из рук шоколадку и дает вместо нее морковку. Я вижу распухшие и израненные ноги, ногти на ногах больно вдавливаются в кожу под давлением пуантов. — Она бросила на меня кислый взгляд. — Я танцевала десять лет, и у меня хорошо получалось. Но я ненавидела каждую минуту. Страдания. Все время чувствовать себя не достаточно хорошей. Всегда испытывать голод. Нужно слишком любить балет, чтобы пройти через такое. Для меня это было сдерживающим фактором, и я умирала от желания вырваться на свободу. Что я и сделала. И это был гневный, обидный, громкий взрывной спор между мной и мамой. После между нами не было прежних отношений. Вот что я чувствую, когда смотрю на Лолу. Это то, что изображено на бумаге.