Наступила долгая пауза. Поварт подождал, как бы ожидая новых реплик, затем еще раз взглянул на свои записи и начал:

– Конечно, нас в основном интересует демонстрация в Каластии. Что касается ее причины, то я могу отметить, что Эклан Норбит в это время находился в больнице, у него была замена. Если бы он был на месте, то восстание было бы подавлено еще до того, как о нем стало бы известно.

– Но теперь, похоже, Каластия за последние несколько часов превратилась в кипящий очаг восстания. Конечно, мы изолировали этот район, и сейчас ведется поиск оружия.

– Во главе непокорных стоит человек по имени Эрнол. Он воспринимает свое заточение как нечто само собой разумеющееся, и никакое давление не заставит его заговорить. Ни от его товарищей, ни от его сына мы ничего не можем добиться. Какие меры предпринять – решать нам.

Первым комментарий сделал крупный, грозного вида мужчина слева.

– Не будет ли экономией времени спровоцировать насилие тем или иным способом и таким образом создать почву для избавления от всей этой своры?

– Я восхищен вашей прямотой, – заметил бывший председатель через стол, – хотя и не могу сказать ничего хорошего о вашей философии. Наш долг – держать всех довольными; мы не можем заниматься публичной прополкой, пока остальные не убедятся, что недовольные действительно являются сорняками.

– Это и так ясно, – сказал ошарашенный мужчина. – Каковы условия там, Поварт?

– Практически обычные. Процент накладных расходов лишь немного выше среднего. Пока Эрнол не переехал в эту местность, все были довольны обычными условиями.

– Что он декларирует?

– Обычная демократическая чепуха. Он утверждает, что Комиссия автократична, вплоть до ее последнего заместителя. Отрицает, что мы имеем право распределять половину доходов между рабочими, а другую половину – между владельцами. Заявляет, что наша система расточительна, несправедлива и деморализующая.

– И что же он предлагает?

– Демократический контроль над промышленностью. Вы знаете, это старая история.

– Отрицает ли он, что комиссия ликвидировала бедность и войну?

– Нет; но он указывает на то, что наш нынешний уровень жизни не менялся на протяжении многих поколений, и утверждает, что это должно привести к вырождению. Конечно, он прав в фактах, но не прав в выводах.

– Разве он не признает необходимость создания какого-то международного органа управления?

– Да; но он утверждает, что Комиссия должна избираться прямым голосованием народа!

Это вызвало всеобщий презрительный смех. Единственное лицо, которое оставалось серьезным, было лицо потрясенного человека. Он сказал:

– Здесь, наверное, где-то промашка вышла, Поварт. Разве за распространение таких материалов не полагается большой штраф и тюремное заключение? Как Эрнол вообще ухватился за эту идею?

– Наверное, через передачу традиций. Мы не можем запретить людям говорить с собственными детьми; возможно, прадедушка и прабабушка Эрнола рассказывали ему о тех временах, когда всем было разрешено голосовать.

У шокированного мужчины возникла другая идея.

– А что этот человек может сказать против нашей системы голосования пропорционально имущественным интересам?

– Говорит, что в принципе все правильно; но он утверждает, что земля принадлежит всем и каждому в равной степени, и поэтому каждый должен иметь равный голос в распоряжении ею и управлении ею.

На этот раз улыбнуться не получилось. Человек с суровым лицом сказал за всех остальных:

– Мы не можем допустить, чтобы подобные идеи получили распространение, Поварт! У вас есть план?

– Мы должны внимательно следить за Каластией и не позволять никому покидать ее пределы. Что касается Эрнола, то я пришел к выводу, что лучше всего будет выпустить его на свободу!

Они посмотрели на него в замешательстве. Он объяснил:

– Я ознакомился с опытом подобных дел за последние несколько столетий, и если что и бросается в глаза, так это то, что самый верный способ вызвать симпатию общества к радикалу – это его преследование. Но если не обращать на него внимания и высмеивать его, то его философия не продержится долго.

– Вместо того чтобы пытаться сделать из этого парня пример, сурово наказывая его, мы отпустим его. Возможно, он будет возражать против этого; возможно, он открыл для себя те же истины, которые читал я, и не хотел бы ничего лучшего, чем стать "мучеником". Но если понадобится, мы заставим его уйти.

– А если он продолжит свои выступления?

– В этом случае мы должны просто выждать свой шанс и взять его тайно, а если понадобится, арестовать одновременно тысячу других. Главное – секретность, чтобы люди не могли знать, что с ним стало, что бы они там ни подозревали. Окончательное избавление от него будет вопросом целесообразности.